— Ну и что ты наделала? — с неподдельным гневом спросил он. — Отдай нож! Ведь они дали мне то, что я хотел!

— А я хотела, чтобы они умерли, или хотя бы одна, — спокойно сказала она, нисколько не сердясь за пощечину; неизвестно даже, заметила ли она ее, поскольку Раладан довольно часто ее бил, и она к этому привыкла. — Письмо у тебя? Написано, куда его отнести? Ну тогда бежим.

Он вздохнул, посмотрел на документ и покачал головой.

— Может, как-то и обойдется. Но сперва — за Таменатом.

— «Потом он узнал ее, то была смерть! Хей, рыжему беда!» — пропела она и согнулась от внезапного приступа боли, неожиданно ожившей в ее теле. — А-а-а… А та, вторая в подвале, была рыжая, или мне только показалось?..

Раладан шел впереди и не смотрел на нее, так что, выходя, она наступила на сплетенные руки и прошлась Арме по животу.

Как и предполагал Раладан, личные комнаты наместницы очень недолго оставались пустыми. Вскоре появились первые урядники, искавшие куда-то пропавшую начальницу. Но прежде чем это произошло, почти бесчувственная от боли и отчаяния женщина пережила худшие мгновения в своей жизни. Все внутри нее выло, обожженная плоть, казалось, отваливалась от костей. Она все еще цеплялась за судорожно сжатые пальцы армектанской сестры, которая еще вчера смеялась вместе с ней за столом, рассказывая об ухаживаниях Лошадника. Еще вчера у обеих были какие-то планы, мечты. От них осталось только негнущееся, сперва просящее о помощи, а потом лишь прощальное пожатие неподвижных пальцев трупа. У Армы кончились слезы, но последние их капли не хотели высыхать в глазах и размазали очертания предметов, превращая все вокруг в черты лица умирающей Тевы, ее застывшие в немом изумлении глаза и бессильно оскаленные зубы. Что бы еще ни случилось, Арма знала, что не забудет это лицо до последнего дня своей жизни.

Потом вокруг появилось множество людей, и каждое следующее мгновение становилось новым кошмаром для измученного тела и окровавленной души. Ей пытались принести облегчение, но вместо этого причиняли муки. Под платьем ожоги оказались не слишком сильные, но лицо, шея и руки, в некоторых местах серьезно обгоревшие, обещали страшные шрамы до конца жизни, а до этого — месяцы страданий. Арма знала, как долго и болезненно заживают раны от огня, и не слушала никаких слов утешения, понимая, чего эти слова стоят. Предоставленная наконец сама себе — ибо отослала даже служанок, велев им ждать за дверью, — бедная женщина снова заплакала, чувствуя себя одинокой как никогда Верная Ленея, сгоревшая живьем в проклятом подвале… И Тевена, судорожно отталкивающая от себя смерть, с хладнокровной жестокостью насаженная на воткнутое в спину острие. Никого больше не осталось.

Но вскоре после полуночи оказалось, что кто-то все-таки есть. Шли мгновения, долгие словно дни. Одна из невольниц прокралась на цыпочках к самой постели завернутой в чистое полотно госпожи, пытаясь проверить, спит ли она. Арма вопросительно посмотрела на нее.

— Там пришел… кто-то, — сдавленно проговорила невольница, которой хотелось плакать каждый раз, когда она смотрела на ее высокоблагородие; Арма была доброй и снисходительной госпожой, и прислуга искренне ей сочувствовала. — Я… кого-то другого я бы отослала, но он…

У Армы дрогнули обожженные губы, но ее снова хватило лишь на вопросительный взгляд.

— Это тот великан-калека, которому я дважды прислуживала по приказу вашего высокоблагородия. Его благородие… Таменат. — Она с трудом вспомнила редкое, очень старое имя.

Арма все молчала и молчала, наконец медленно прикрыла глаза. «Да».

Она ничего не понимала.

Мудрец Шерни, от шагов которого вздрагивал пол, вошел в спальню и жестом приказал невольнице выйти.