|
Но Карен вела себя так странно – после всех ее картин, этих бесконечных сериалов про подонков, где ей приходилось вопить страшным голосом, она ходила сейчас с таким видом, что казалось, что она вот‑вот завопит просто так, безо всякой на то причины. Или же он ловил ее на том, что, занимаясь с ним любовью, она наблюдает за ним, вместо того чтобы самозабвенно предаваться чувству, словно в минуты, когда он дотрагивался до нее, она боялась закрыть глаза. Словом, как бы там ни было, лучше и комфортнее ей явно было с мужиком, державшим золотистых ретриверов, а не с бывшим ростовщиком из Майами. А почему – бог весть…
Женщине – агенту по продаже недвижимости он объяснил, что хочет что‑нибудь в районе трех сотен, так как не уверен, что задержится здесь надолго. Агент сказала: – В пределах этой суммы можно подыскать что‑нибудь в районе лос‑анджелесского Саут‑Сентрал, домик, не полностью раскуроченный во время беспорядков. Бойкая такая еврейка. Эту маленькую гасиенду за высокой живой изгородью она продала ему за четыреста сорок девять тысяч и сама же отделала ему интерьер, не взяв за это платы и обставив дом мебелью в стиле ретро за тридцать тысяч, которую раздобыла в салоне своего родственника на Мельроуз. Домик был вполне мил, но миниатюрнее, чем Чили хотелось бы. Стоя в тесной гостиной, он сказал: – Когда входишь в комнату, хочется повернуться, вы так не считаете? Она ответила, что ему надо быть благодарным и за это: сколько киношников, раньше имевших прекрасные дома в Беверли‑Хиллс, теперь ночуют в машинах. После выхода на экраны «Пропащего» она позвонила и поинтересовалась, не собирается ли он продать дом. Но на картине он не разорился, получил свои продюсерские, а тут еще накапало за прокат «Поймать Лео» – что‑то около миллиона в акциях ценных бумаг, хватит на то, чтобы купить свою студию и начать собственное производство. Но дело в том, что вкладывать собственные деньги в производство фильма у киношников почитается смертным грехом, чем‑то совершенно неслыханным. Чили налил себе ледяной воды, бросил туда несколько оливок с анчоусами, и тут в гостиной на его столе зазвонил телефон. Раздалось три звонка, прежде чем он смог подойти и ответить, но кто бы это ни был, трубку к тому времени уже повесили. Едва то же самое сделал и Чили, как в переднюю дверь позвонили; это был Даррил Холмс. Даррил вошел со словами: – Послушайте, это частный дом или укрытие? Вас здесь и не отыщешь. – Вы заехали специально, чтобы посмотреть, как я живу? – спросил Чили. – Правда, утреннего кофе у меня не водится, но могу предложить вам выпить. – Я отниму у вас буквально минуту, – сказал Даррил, стоя в дверях, но шаря взглядом по разномастной мебели гостиной. – Я только спросить, не знакомы ли вы случайно с Эдит Афен, супругой застреленного. – Видел ее несколько раз, вот и все знакомство. – Какого вы мнения о ней? – Вы интересуетесь, слаба ли она на передок? Единственное, что могу сказать, что со мной этого не было. – Вы намекаете, что это было с другими? – Я ни на что не намекаю, Даррил. Плевать я хотел на эту Эди. – Ну а о молодой девушке по имени Тиффани что скажете? Томми упоминал это имя? – Это его секретарша. Теперь вам понадобилось узнать, изменял ли Томми своей Эди? Поговорите с другими, они вам могут с удовольствием об этом рассказать. От меня же вы этого не услышите. – Дело в принципах, да? – В уважении к памяти умерших, – сказал Чили. – А если Томми и совершал что‑нибудь постыдное, остается лишь надеяться, что он успел покаяться, прежде чем испустил дух. Узнать мы об этом никогда не узнаем, правда? Чили сказал это с такой торжественной и важной миной, что лицо Даррила выразило недоумение. |
