Альков раздвинулся воздушно-кружевной.

         Она не стала мне шептать: «Пусти… Не надо…»

         Не деве Севера, не нимфе ледяной

         Твердил я вкрадчиво: «Anita! Adorada![6 - Анита! Обожаю! (исп.)]»

         Тигрица жадная дрожала предо мной, –

         И кроме глаз ее мне ничего не надо.

Русалка

         Если можешь, пойми. Если хочешь, возьми.

         Ты один мне понравился между людьми.

         До тебя я была холодна и бледна.

         Я – с глубокого, тихого, темного дна.

         Нет, помедли. Сейчас загорится для нас

         Молодая луна. Вот – ты видишь? Зажглась!

         Дышит мрак голубой. Ну, целуй же! Ты мой?

         Здесь. И здесь. Так. И здесь… Ах, как сладко с тобой!

«Я ласкал ее долго, ласкал до утра…»

         Я ласкал ее долго, ласкал до утра,

         Целовал ее губы и плечи.

         И она наконец прошептала: «Пора!

         Мой желанный, прощай же – до встречи».

         И часы пронеслись. Я стоял у волны.

         В ней качалась русалка нагая.

         Но не бледная дева вчерашней луны,

         Но не та, но не та, а другая.

         И ее оттолкнув, я упал на песок,

         А русалка, со смехом во взоре,

         Вдруг запела: «Простор полноводный глубок.

         Много дев, много раковин в море.

         Тот, кто слышал напев первозданной волны,

         Вечно полон мечтаний безбрежных.

         Мы – с глубокого дна, и у той глубины

         Много дев, много раковин нежных».

Играющей в игры любовные

         Есть поцелуи – как сны свободные,

         Блаженно-яркие, до исступления.

         Есть поцелуи – как снег холодные.

         Есть поцелуи – как оскорбление.

         О, поцелуи – насильно данные,

         О, поцелуи – во имя мщения!

         Какие жгучие, какие странные,

         С их вспышкой счастия и отвращения!

         Беги же с трепетом от исступленности,

         Нет меры снам моим, и нет названия.