Не могу сказать, чтобы на работе отнеслись с пониманием.
«Ох, да твою же мать, – зашипел ординатор, когда я ему позвонил, чтобы предупредить. – Ну а ты не мог выйти хотя бы в первую половину дня?» Я объяснил ему, что у меня весьма сильное пищевое отравление и я почти не слезаю с унитаза. «Ладно, – сказал он с той самой усталой интонацией негодующего в душе человека, с которой я обычно сталкиваюсь исключительно дома. – Только обзвони коллег и найди себе замену».
Я почти уверен, что в Google, GlaxoSmithKline или даже в Ginsters таких правил нет. На какой еще работе человека могут попросить самостоятельно найти себе замену в случае болезни? Может, в северокорейской армии? Интересно, что именно со мной должно случиться, чтобы с меня перестали спрашивать? Перелом таза? Лимфома? Или от меня отстанут, только если я буду лежать в реанимации с трубкой во рту и не в состоянии разговаривать?
К счастью, мне удалось выдавить из себя несколько слов в перерывах между приступами рвоты (а то и между приступами поноса), и я нашел замену. Я не объяснил, чем занимался во время звонка – наверное, звучало так, словно я играл в пейнтбол. И теперь я должен как-нибудь подменить ее, так что это даже сложно назвать больничным.
Я всегда подозревал, что если заболею, то виною этому станет работа.
Я предполагал, что у меня случится нервный срыв, откажут из-за обезвоживания почки, что меня изобьет до полусмерти обозлившийся родственник либо я врежусь на машине в дерево после очередной бессонной ночной смены. В итоге же мой убийца оказался куда более осторожным и незаметным – им оказалась порция испорченной мусаки, приготовленной матерью одной из моих рожениц.
Я практически уверен, что именно в ней было дело, так как за день я тогда больше ничего съесть и не успел. «Должна быть какая-то пословица про греков, приносящих дары», – думал я, сидя на унитазе со вкусом желчи и слабым привкусом баклажанов на губах.
30 сентября 2006 года, суббота
Осматривал в приемном покое женщину, у которой уже вовсю были схватки. Я поинтересовался, насколько часто они происходят, и муж сказал, что 3–4 раза каждые 10 минут, а продолжительность каждой схватки – до минуты. Я объяснил, что мне нужно осмотреть ее, чтобы оценить, насколько раскрыта матка.
Муж сказал, что проверял матку перед выходом из дома – она была раскрыта на 6 сантиметров. Большинство будущих отцов не заглядывают матерям под подол, так что я поинтересовался, не медик ли он. Он ответил, что нет, он штукатур, однако знает, «что такое сантиметры, приятель». Я осмотрел пациентку и подтвердил его наблюдения, что автоматически делает его более компетентным, чем большинство моих коллег.
7 октября 2006 года, суббота
Вот уже шесть месяцев, как я оказываю Саймону психологическую поддержку по телефону после того поста на Facebook. Я сказал ему, что он может звонить мне, как только у него на душе станет неспокойно, что он регулярно теперь и делает. Я также многократно сказал ему, чтобы он обратился за помощью к профессионалу, однако к этим моим словам он особо прислушиваться не стал. Появление второго «пейджера», готового в любую минуту сработать, сообщив мне не самые приятные новости, стало для меня уже перебором, не говоря уже о том, что, подозреваю, ему было бы гораздо больше толку от человека, которому не приходилось бы в панике забивать в поисковике «Что говорить человеку с суицидальными наклонностями». Как бы то ни было, на безрыбье, пожалуй, и рак рыба – по крайней мере, он все еще жив.
Хуже всего бывает, когда я обнаруживаю, что пропустил звонок от Саймона. Если я перезвоню ему слишком поздно и он уже покончит с собой, будет ли это моей виной? Полагаю, не будет, однако, будучи врачом, я чувствую определенную ответственность, из-за которой, пожалуй, и оказался изначально в этой ситуации. |