Насколько я могу судить, в качестве последней надежды у меня есть три варианта.

Первый – это прием Заванелли: протолкнуть ребенка обратно и провести экстренное кесарево. На моих глазах этого не делал никто, однако я уверен, что справлюсь. Кроме того, я уверен, что к моменту проведения кесарева ребенок уже наверняка умрет.

Второй вариант – это намеренно сломать ребенку ключицу, чтобы он мог родиться. Этого на моих глазах тоже никто не делал, и я понятия не имею, как именно нужно действовать. Эта процедура славится своей сложностью, даже когда ее проводит кто-то гораздо опытнее меня.

Третий вариант – провести симфизэктомию, то есть разрезать лобковую кость матери с целью расширения родового канала. Опять-таки, при мне этого никто ни разу не делал, однако я уверен, что запросто справлюсь и это будет самый быстрый способ достать ребенка. Я сообщаю консультанту по телефону о своих намерениях. Убедившись, что я попробовал все возможное, она дает добро и подтверждает, что я правильно понимаю, как проводить эту процедуру. Она уже по дороге в больницу, однако мы оба прекрасно знаем, что к моменту ее приезда все уже будет так или иначе закончено.

Мне никогда не было настолько не по себе, когда от меня что-то требовалось сделать. Я собирался сломать пациентке таз, в то время как ребенка запросто могло быть уже поздно спасать. Прежде чем взяться за скальпель, я решил предпринять последнюю попытку принять роды.

После всех этих движений и смен позиции ребенка удалось сдвинуть с места, и появилась рука, а вслед за ней и весьма обмякший ребенок, которого акушерка незамедлительно передала педиатрам. Пока мы ожидаем первого детского крика, которого запросто можем так и не дождаться, я вспоминаю фразу из одного старого учебника, в которой успешные роды при плечевой дистоции описывались как «невероятное мышечное напряжение» или как «дьявольский трюк», и теперь я полностью понимал, что имел в виду автор. Раздается детский крик. Аллилуйя. У акушерки по щекам текут слезы. Теперь осталось подождать, чтобы узнать, нет ли у ребенка паралича Эрба, однако педиатр шепчет мне на ухо, что обе руки вроде как функционируют нормально.

Я вижу, что у матери образовался разрыв третьей степени, из-за чего роды сложно назвать идеальными, однако с учетом всех обстоятельств это весьма незначительный сопутствующий ущерб. Я прошу акушерку подготовить женщину к операции. У меня будет где-то 20 минут, чтобы написать отчет о родах и попить кофе. Заходит мой старший интерн – не мог бы я быстренько провести роды с помощью вакуум-экстрактора в соседней палате?

20 октября 2010 года, среда

Может быть, дело в том, что его родной язык – греческий. Может быть, он забыл про нашу предыдущую беседу, в ходе которой я предложил научить его делать УЗИ. Может быть, мне следовало быть точнее и сказать «определю пол плода». Чего мне точно не следовало говорить, если судить по тому, с каким замешательством и отвращением посмотрел на меня старший интерн, тут же поспешив скрыться от меня по коридору в противоположном направлении, так это: «Хочешь посмотреть, как я это сделаю с ребенком?»

21 октября 2010 года, четверг

Взял медкарту пациентки, которая записана следующей на прием в женской консультации. Я узнаю ее фамилию. Пролистывая медкарту, я натыкаюсь на письмо, написанное мною ее терапевту еще в марте, в конце которого замечаю один ужасный ляп – пропущено слово «стесняйтесь». В итоге:

«Если у вас возникнут любые вопросы, то не обращаться ко мне».

Как бы то ни было, это сработало. От него не было ни звука.

27 октября 2010 года, среда

Пришел в центр профпатологии сдать очередной анализ на ВИЧ – три месяца назад я укололся иглой, которой делали укол ВИЧ-положительной пациентке.