Трава выросла, глей показал, как ее косить. Теперь можно скот держать в зиму, не резать. В прошлом оставляли мизер, только на развод. Сейчас не только на День Схождения Моуи и Зимнее Равноденствие – каждую декаду хрымы будут иметь мясо в горшочке и кружку пива. Раньше и не слыхивали о таком!

Сейчас с глеем что то стряслось. Погибнет – беда. Глейство купит другой, обычный. Из тех, что только знает соки высасывать из людей.

Лакун спустил ноги с телеги. Сделал шаг к зарослям.

– Стой! – Нил схватил его за плечо. – Верун не простит. Верьи душу выпьют.

Ругая себя за трусость, Лакун стоял, вглядываясь в тьму. Оттуда по прежнему доносился протяжный собачий вой…

* * *

Мюи подскочила с ложа. Сна как не бывало. Отчетливо билась единственная мысль: с Гошем что то случилось. Возможно – непоправимое.

С возвращения из Кираха жила только ожиданием новой встречи. А тот не спешил. Прислал с хрымом записку: хорошо, мол. Скоро все будет совсем хорошо…

Что – хорошо?! Тем более, читать Мюи не умела, Гош знает. И он не умеет писать. Значит, кто то другой писал, а здесь она услышала послание благодаря приходскому пастырю. То есть через цепочку людей. Совсем не то, чтоб говорить вдвоем, и он держит ее за руку, она не отдергивает…

Последние мысли она додумывала, уже подвязывая штаны для верховой езды. Косы не стала заплетать – собрала волосы в хвост, не до красоты. Сбежала во двор, сама оседлала кхара.

Когда доложили Клаю, что его единственная дочь, с которой не сводили глаз, одна одинешенька умчалась в ночь, тот взревел как раненый пырх. Не иначе – колдовство. Приворожил ее степной колдун, понеслась она навстречу неизвестности, позору и смерти!

Поднимать всю дружину он не стал. Только Фалька. Помчались вслед. Если правда степняк приворожил – кратчайшая дорога к степи через город ведет, мимо рощи Веруна. Если не туда скачет, то… один Моуи знает, где ее искать.

* * *

Мне снился странный сон. Размытый, неотчетливый. Будто из Дубков провалился я в волшебный мир, там сдружился с местным божком, заимел свой замок, стал боярином…

Чушь какая то.

Сон досмотреть не дали. Кто то принялся тереть мое лицо мокрой теплой салфеткой. Потом салфетка долго и жалобно взвыла.

Я открыл глаза.

Темно. Ночь, в небе редкие звезды. А луна куда делась?

Откуда то сбоку раздался ворчливый голос, выводивший весьма неблагозвучные слова: хрым дрым брым. Удивительно, я понял их все.

– Вставай, лежебока. И убери своего чертового кобеля. Он нагадил под куст. И задними лапами как дал! Весь дерн сорвал.

Ну – ясно. Местный бог над людьми властен, над животными – нет. Потому не велит вести в рощу.

Я сел на землю, но усидеть не получилось. Мощнейший толчок лапами опрокинул меня навзничь, жалобный скулеж сменился на радостный лай.

– Бобик, свали!

Твою мать… Бобик – это каросский волкодав, щенок около трех месяцев, уже сейчас ростом куда больше взрослой немецкой овчарки. Занудный божок зовется Верун. А я – Гош, глей Кираха по последней должности и самогонщик по профессии и призванию.

Значит, это был не сон.

Если правильно помню, у меня где то имелось ручное привидение.

– Биб?

– Ха… хаз… хозяин…

Как он слаб! Что удивляться, я почти умер. Дух вместе со мной.

Спасаясь от неумеренных собачьих ласк, перевернулся и стал на колени. Оперся о холку Боба, вцепившись в шерсть. Собакин вдруг понял, что требуется, и замер неподвижно. Наверно – чуть ли не в первый раз на моей памяти.

– Пошли, пес. Нельзя гадить в священной роще. Даже кровью.

Хватило меня ненадолго.