Мы переглядываемся. Сдерживаем улыбку. Дань уважения хозяину дома.

У Тэкси родился котенок. Всего один. Мы назвали его Йо-Йо. Тэкси перестала гадить. Долорес:

— А ведь правда, у нее был комплекс.

Она смотрит на Жака, как на чародея.

Басни

Альберта, когда была самой младшей в семье при двух старших братьях, вечно жаловалась на всё и на всех.

— Даниэль ущипнул меня, Венсан взял мой карандаш…

Одержимая своим баснетворчеством, она как-то раз договорилась до такого:

— Кошка обругала меня дрянью!

Наш дом в Ге-де-ла-Шен стоял на опушке леса; час славы его пробил, когда кабаниха, преследуемая собаками фермера, выскочила на лужайку. Дети были в полном восторге. Альберта потом рассказывала:

— Плибежал кабан, плибежал маленький кабанчик. Кабан убил собаку мсье Блосса.

Заметив наш интерес к рассказу и доверчивость, она мимоходом добавила:

— Плибежал слон.

* * *

Жиль и Пьеретта пришли к нам обедать. Случайно я выдвигаю при них ящик, набитый нераспечатанными письмами, счетами, квитанциями, налоговыми декларациями, исполнительными листами.

— Я думал, что такое можно было увидеть только во времена Бальзака, — говорит Жиль с восхищением и ужасом.

Мы несколько смущены, как будто открыли в себе талант, о котором и не подозревали. Все хорошо в меру.

Конфирмация

Без четверти шесть Венсан спокойно объявляет:

— В шесть я должен быть в церкви.

Долорес, подняв голову от газеты, тоже спокойно:

— Зачем?

— У меня конфирмация.

— Батюшки!

Газета падает. Долорес бледнеет.

— Почему ты раньше не сказал?

— Я забыл.

На причитания времени не остается. В мгновение ока Венсан вымыт, причесан. Приличных брюк нет, делать нечего, приходится влезать в джинсы.

— Мигом в церковь!

— Мне нужен крестный, — заявляет Венсан голосом святой невинности.

— Боже мой, папы нет дома! Боже мой, осталось пять минут! Боже мой…

В этот момент из своей берлоги вылезает Даниэль, лохматый, длинноволосый, рубашка в цветочек, красный муаровый жилет.

— Отправляйся с ним в церковь!

— Это противно моим убеждениям, — сообщает наш идейный юнец.

Глаза Венсана наполняются слезами.

— Значит, я останусь без крестного?

Даниэль ворчит, они уходят. Многолюдное сборище, атмосфера торжественная. Матросские костюмчики, галстуки-бабочки, отцы, деды, дядья, преисполненные сознания своего долга. Даниэль с ужасом осознает, что ему придется в своей рубашке в цветочек прошествовать перед рядами прихожан в строгих костюмах. Он судорожно застегивает куртку — оторваны две пуговицы. Надо бы попросить у кого-нибудь расческу, минута колебания — все, уже поздно. Не помня себя от смущения, он следует за юным конфирмантом в джинсах, сопровождаемый удивленными, возмущенными, оскорбленными взглядами. Венсан как ни в чем не бывало преклоняет колени, отвечает на все положенные вопросы и возвращается на свое место, даже не подозревая, в какое волнение они повергли весь приход. Все это сообщит мне вечером возмущенный Даниэль.

— Ну что стоило предупредить!

— Что ты натворил, несчастный!

— Какая важность?! — Венсан таращит свои прекрасные глаза. — На меня снизошла благодать.

Священник, перед которым я на следующий день рассыпаюсь в извинениях:

— Не огорчайтесь, дочь моя, по-моему, все прошло очень мило. (Пауза.) У Монсеньора, конечно, был шок…

Венсан — отцу, который его отчитывает:

— В любом приходе есть свой юродивый.