И достает она из портфеля книгу. Все смотрят: Чехов, том второй.

— Не возражаете?

Мы не возражали. Чехов — не кто-нибудь, можно послушать. И начала она читать про какую-то влюбленную парочку. К чему бы это? Девчонки стыдливо улыбаются, мальчишки перемигиваются. Куда это гнет Чехов? А я чувствую, что щеки у меня загорелись сами собой. Я их ладонями зажал. Тогда на уши перекинулось. Защипало даже.

Влюбленных выследил какой-то мальчишка и стал у них деньги и всякие вещицы интересные требовать. И все грозил разболтать, как они целовались. Такой этот мальчишка противный и гадостный, что я бы его избил! Только кого бить? Ведь про меня Чехов написал!.. Потом влюбленные поженились, перестали прятаться и бояться и вдвоем отодрали мальчишку за уши, а мне казалось, что это они за мои уши дергают!

Когда Клавдия Корнеевна перестала читать, в классе было жарко, как в ванной. Это от меня все накалилось. «Ну, — думаю, — Клавдия Корнеевна! Уважал я вас! И сейчас уважаю! Но если еще что-нибудь скажете — во весь век не забуду!»

Но я же говорил, — умная она, Клавдия Корнеевна. На меня ни разу не взглянула. Чехова в портфель спрятала, встала и говорит:

— На сегодня все! До свидания!..

В классе у нас «лаптей» нету. Догадались. Подошли мальчишки, парту нашу окружили и ко мне:

— Подглядывал, значит?

— Подсматривал, выходит?

Тут еще Катька с первой парты крикнула:

— Чехов добрый! Он его злым мальчиком обозвал, а это хуже! Это отвр-р-рати-тельный мальчишка!

А мне и крыть нечем: слов подходящих никак не найти. Спасибо Буну — выручил!

— Отстаньте от Тура! — говорит. — Никто не подглядывал! Они сами на наш камень садились. У нас там эфир для жуков был спрятан. Мы — за эфиром, а они… сидят. И все! Ясно?.. Очень нам надо подсматривать!

Бун — он такой: если скажет, ему верят. Отстали ребята. А для меня эта история только зимой кончилась.

Помню, бежал я куда-то… В булочную или в кино. В булочную, пожалуй. Если б в кино, то и Бун был бы со мной. Точно! Наша булочная как раз на ремонт закрылась. Потому я через парк и бежал — в другую. А по пути космический корабль стоит — детский. Влезешь в него по лестнице, в люк высунешься и — лети себе вниз по ледяной горке. Никого вокруг нету. Дай, думаю, прокачусь!

И откуда они взялись — не знаю. Я их заметил, когда съезжал с горки и скорость у меня была такая, хоть сто тормозов — не остановиться.

— Эй! — кричу. — Береги-ись!

А они идут внизу у горки и, как в песне: ничего не видят, ничего не слышат. В одной руке у него — очки темные, другой он ее поддерживает — осторожненько, как стеклянную. А она, Ольга Захаровна, ничего себе — физкультурная, ее не очень-то разобьешь.

Я кричу и еду, потеряв самоуправление, а они идут и молчат, как лунатики. Ну и произошла стыковка — подрубил я их на полном ходу… Сидим в снегу все трое и смотрим друг на друга.

— Здравствуйте! — говорю. — Простите, пожалуйста!

Как только они меня узнали, Сеня Петрович очки на нос нацепил — не уважает, значит, по-прежнему. А она улыбается. Вскочила первая и помогла ему подняться. Смеется и снег с пальто стряхивает. Я тоже встал, хотел уйти спокойно, да разве с моим языком уйдешь? Он сам зашевелился, а я только слышал, как он проговорил:

— Можете меня выдрать за уши, как Чехов злого мальчишку!

Ольга Захаровна засмеялась еще громче — читала, наверно, второй том.

— Ты, — говорит, — поторопился! Рано нам встретился!

Я не понял.