|
- Ты, - повторила она, - ты! Мой лес, моя роща! Почти неощутимый порыв ветра донес легчайший аромат цветущего боярышника, наполняя душу ни с чем не сравнимой нежностью. Она жадно задышала. Сухость в груди исчезала, по телу заструились новые соки. К ней возвращались силы, она могла уже стоять не опираясь. Оглядевшись, она увидела над альковом картину в золоченой раме: молодой бог-олимпиец пиршествовал среди сонма богинь. Она была в Плесси. В этой самой комнате давным-давно, когда ей было шестнадцать лет, Анжелика, маленькая дикарка, подглядывала за любовными утехами принца Конде и герцогини де Бофор. Да, и на этих же самых черно-белых плитах она некогда очнулась, полная боли, слабости, унижения, и смотрела, как удаляется по коридорам замка красавец Филипп, ее второй супруг, столь жестоко отпраздновавший брачную ночь. И здесь же настигли ее тяготы второго вдовства, прежде, нежели она поддалась, очарованная, соблазнам Версаля. Анжелика снова опустилась на матрас, брошенный на пол, находя в жесткости импровизированного ложа успокоительную негу. Одним по-звериному ловким движением она завернулась в покрывало, словно в бурнус на песке пустыни. Тревожное полубессознательное ожидание, изводившее ее во время болезни, сменилось глубокой безмятежностью. «Вот я и дома, - с облегчением подумала она. - Я вернулась домой... Теперь нет ничего невозможного». Ее разбудили солнце и привычно плаксивый голос служанки Барбы, тянувшей одно бесконечное причитание: - Вы только посмотрите на нее, на бедную мою даму... Всегда одно и то же! На земле, как собака! Стелю, стелю ей постель, но каждую ночь у нее достает силенок стянуть, едва я отвернусь, все на пол, и лежит она там, скрючившись, ни дать ни взять, больная псина. «Знала бы ты, Барба, как славно спать на земле! - говорит она мне. - Знала бы, как славно!» Вот же напасть! И подумать, до чего она раньше любила всяческие удобства, сколько перин ей было надобно, и то, бывало, никак не согреется. Ах! Что могут эти варвары за год сделать с человеком, уму непостижимо. Вот, господа, расскажите об этом королю!.. Хозяйка моя такая красивая, такая нежная. Вы же сами еще недавно видели ее в Версале, а теперь взгляните - ну, как тут не заплакать! Никогда бы не подумала, что она сама так с постелью управляется, но, поверите, каждую ночь все повторяется снова. Нет, дикарей этих надо всех поубивать... Король, господа, должен бы их наказать!.. Скользнув взглядом по полу, Анжелика увидела три пары туфель и пару сапог. Туфли с красными каблуками и золочеными пряжками принадлежали господину де Бретею. Прочие были ей неизвестны. Она подняла глаза. Над сапогами возвышался изрядный живот, обтянутый синей военной курткой, а над ним виднелась пунцовая усатая физиономия, увенчанная рыжей шевелюрой. В меру строгие туфли с бобровой опушкой и серебряными пряжками и торчащие из них тощие черные икры тотчас навели бы на мысль о каком-нибудь придворном святоше, если бы Анжелика не признала в их обладателе маркиза де Солиньяка. Четвертая пара, тоже с красными каблуками, но с бриллиантовыми пряжками, принадлежала офицеру. Анжелика успела рассмотреть его широкий кружевной, несколько обветшалый воротник и жесткое, сухое лицо с серой волосатой бородавкой на подбородке, придававшей ему еще больше свирепости. Именно этот последний, склонившись к молодой женщине, лежащей у его ног, взял слово: - Сударыня, разрешите представиться. Я - маркиз де Марильяк, королевский наместник Пуату. Я послан Его Величеством с распоряжениями, касающимися вас. - Не могли бы вы, сударь, говорить громче? - преувеличенно слабым голосом пролепетала Анжелика. - Ваша речь не достигает моих ушей. Де Марильяку пришлось, чтобы быть услышанным, преклонить колени, а его спутникам - последовать его примеру. |
