— А что можно? — с усмешкой полюбопытствовал атаман.

— Цай пить мозно. Пеценье есть мозно.

Атаман засмеялся и вышел в сад. В конце дорожки, присыпанной мягким рыжим песком, находилась уборная — чистенький ухоженный домик, обвешанный, чтобы отбивать дурной запах, пучками сухих цветов. Помощник командира батальона, жуя на ходу печенье, засеменил следом.

Калмыков зашел в туалет и с громким скрежетом закрыл дверь на тугой, едва влезавший в железную петлю крючок; китаец, продолжая жевать печенье, остался снаружи.

Было жарко, и по лбу у него катился пот. Неожиданно он забеспокоился, вскинул голову, застыл с напряженным блеском в глазах, в следующий миг уловил кряхтенье атамана за деревянной дверкой консульского нужника. Напряженный блеск, делавший его глаза какими-то чертенячьими, угас, лицо довольно расплылось. Он доел печенье и стал ждать атамана.

Через несколько минут он снова забеспокоился, затоптался на одном месте, хрустя мягким песком.

— Господин генерал! — позвал он, но в ответ ничего не услышал — ответом была тишина, прерываемая вскриками птиц, да тарахтеньем какой-то мелкой машиненки, проехавшей на медленном ходу за забором консульства. Китаец затоптался на песке энергичнее. — Господин генерал!

В ответ вновь ничего. Молчание. Китаец подскочил к двери нужника, ударил в нее кулаком:

— Эй! Господин генерал!

В уборной — никакого шевеления. Китаец мучительно сморщился, словно бы собирался заплакать, откинулся назад и с силой врубился плечом в дверь. Дверь устояла — была сколочена надежно. Китаец вновь врубился в нее плечом.

Минут через пять он все-таки справился с дверью и, разгоняя зеленых навозных мух, влетел в нужник.

— Эй!

В нужнике никого не было, противоположная стенка была разобрана — через нее атаман и совершил побег. Китаец жалобно захныкал, замахал руками!..

Жандармы рассыпались по саду, двинулись цепью, тщательно исследуя, обыскивая каждый угол, но попытка эта оказалась тщетной — Калмыков будто сквозь землю провалился.

Вице-консул Лучич нашел в нужнике сложенную вчетверо записку, адресованную консулу Братцову, прочитал ее вслух: «Ставя интересы Родины выше всяких условностей, я просил 4 месяца и, не видя даже просвета к намерению освободить меня, решил использовать поездку к вам и удрать. Извиняюсь, но работа на благо Родины требует меня». Помощник командира жандармского батальона протянул к записке дрожащую руку:

— Дайте ее сюда!

Вверху, в углу листа, стоял черный типографический штамп «Атаман Уссурийского казачьего войска» — послание свое Калмыков начертал на официальном бланке…

— Дайте мне записку! — повторил просьбу китайский офицер. — Я приложу ее к следственному делу.

Лучич нехотя отдал записку и с сожалением покачал головой:

— Бедный Иван Павлович! Бедный….

Через несколько минут из жандармского управления прискакал конный взвод, оцепил территорию консульства. Жандармы произвели тщательное прочесывание, вторичное, ни один жучок, ни одна божья коровка не остались не замеченными… Атамана не обнаружили, он словно бы растворился в пространстве.

Затем жандармы, несмотря на то что не имели права производить обыск в помещениях, имеющих дипломатическую неприкосновенность, обыскали все комнаты и залы консульства.

Калмыкова не было и там, он исчез.

***

Вторник тринадцатого июля 1920 года стал для китайских жандармов «черным вторником». Чтобы хоть как-то оправдаться, они обвинили вице-консула Лучича в пособничестве побегу.

Лучичу пришлось писать объяснительную бумагу на имя российского посланника в Пекине князя Н. А. Кудашева. В Гирин был срочно командирован генконсул в Муклене С.