— Как я смогу это сделать, позвольте полюбопытствовать, сударыня? — непонимающе сощурил глаза Братцов.

— Возможно, он расскажет вам в доверительной беседе.

— На доверительную беседу его еще надо вызвать. Атаман на нее может не пойти.

— Пойдет. Ему некуда деться.

— Как ваше имя-отчество, голубушка? — Братцов тронул пальцами руку посетительницы.

— Анна Евгеньевна. Калмыков обязательно будет просить у вас помощи в освобождении. Поэтому он пойдет вам навстречу и в порыве откровенности обязательно расскажет, куда спрятал золото.

— Не знаю, не знаю, — Братцов с сомневающимся видом приподнял одно плечо. — Говорят, атаман — человек сложный.

— Золото прятали несколько казаков — Калмыков и еще четверо. Если атаман не сообщит, где спрятано золото, то у него надо хотя бы узнать, кто с ним был при этом… Выйдем на других казаков, — посетительница говорила с консулом так, будто он уже перешел на службу к новой российской власти.

У посетительницы консул не спросил даже фамилии, а надо было бы спросить…

Это была Аня Помазкова.

— Сколько вы уже содержитесь под арестом, Иван Павлович? — поинтересовался Братцов.

— Более полутора месяцев.

— Мда, — произнес Братцов и, оглянувшись, присел на краешек нар.

— Осторожно, тут вши, — предупредил консула Калмыков.

Братцов поспешно вскочил с нар. Спросил, стряхнув с брюк остья соломы:

— Вам обвинение предъявили, Иван Павлович?

— Нет. Хотя обязаны были предъявить в двадцать четыре часа.

— Это в Китае происходит сплошь да рядом.

— Помогите мне выбраться отсюда, Владимир Александрович, — горячо зашептал Калмыков, приложив к груди обе ладони.

— Правда говорят, что хабаровское золото вы закопали в Китае? — спросил Братцов, не удержался все-таки.

По лицу атамана пробежала тень.

— За золото это, повторяю, я отвечу перед законным российским правительством, — сказал он.

Доверительный разговор не получился, так, во всяком случае, показалось Братцову.

***

Калмыков отказался пролить какой-нибудь свет на местонахождение хабаровского золота — не сообщил ни Братцову, ни прилипчивым китайцам, где оно спрятано. Отказался сообщить и имена тех людей, которые вместе с ним это золото прятали. Да и ищи-свищи сейчас этих людей. Кто-то из них надежно укрылся в Харбине, кто-то вообще утек в другой угол Китая, либо пересек границу и осел в Монголии, примкнул к семеновцам, кто-то уже сложил голову и спит теперь спокойно и вряд ли когда сможет взмахнуть шашкой!.. У каждого — своя доля.

Атаман продолжал томиться в тюрьме, хотя кое-каких послаблений для него консул Братцов добился — атамана перевели из завшивленного тюремного помещения в обычную комнату, освободив ее от папок — раньше в комнате сидел жандармский писарь, сопел, лил пот и брызгал вокруг себя чернилами — следы его деятельности отпечатались на известке, на небольшом мутном оконце, где стояла прочная решетка: атаман, войдя в комнату, ощутил, как у него сама по себе задергалась щека: решетка — это ведь первейшая примета тюрьмы. Значит, из тюрьмы — в тюрьму.

И, тем не менее, это был шаг к свободе — за решеткой начиналась воля, о которой так мечтал атаман. Она снилась ему, как и детство. Просыпался со слезами на глазах. Не думал он, что окажется таким слезливым, но что было, то было.

Пора цветения прошла, природа сделалась строгой, задумчивой; птицы утихли — уселись на гнезда.

Что еще было хорошо — еда стала лучше (во всяком случае, в каше перестали попадаться черви), и два раза в неделю атаману разрешили посещать русское консульство.