Ксеон кивнул. Он медленно выпрямился, присел и поморщился от боли. Затем грубо выругался и, словно старик, прокряхтел:

— Проклятье, внутри, будто иголки.

— Ты зачастил в лазарет. Влюбился в Хуракана?

Темноволосый юноша неожиданно усмехнулся, а потом вновь нахмурился и поджал разбитые губы. Они казались багрово-синими.

— Давай сегодня без твоих шуток, болван. Я не в настроении.

Аргон лишь кивнул. Он не знал, как выразить свои чувства. Он смотрел на Ксеона, а тот продолжал со скрипом двигаться, и тогда Аргон просто положил ладонь ему на плечо.

— Я рад, что ты пришел в себя.

— Я тоже.

— Что случилось? Голос предводителя стал мертвенно тихим. Что Алман сделал?

Ксеон уставился в пустоту. На его лице отразились различные эмоции, но Аргон не понял ни одну из них. Он озадачено прищурился, а Ксеон проговорил:

— Тысячи.

— Что?

Юноша взглянул на друга и судорожно процедил:

— Тысячи воинов, десятки тысяч. Вооруженные и подготовленные. Не речные шуты и не разбойники Долины Ветров, а войско Каменных сердец и отряды огненных санов. Если мы и планировали победить в этой войне, мы ошибались, Аргон.

— Но…

— Ошибались, поверь мне.

— Я верю тебе. Но мы не можем отступить.

— Ты не слушаешь, взволнованно воскликнул Ксеон, нам не одолеть Алмана!

— И что ты предлагаешь? Предводитель сцепил на груди руки, пожав плечами. Ты ведь понимаешь, что выхода у нас нет.

— Но какой смысл в войне, если мы ее проиграем? Какой?

— В войне вообще мало смысла.

— Люди погибнут, доказывая кому-то что-то, сражаясь за чужие идеалы и мотивы.

— Люди не хотят подчиняться Алману.

— А жить они хотят?

— Ты должен рассказать мне обо всем, что увидел, настоял предводитель холодным голосом, я передам твои слова Догмару. Мы изменим стратегию, придумаем что-нибудь. Войны выигрывали и с меньшим количеством солдат, Ксеон.

— И откуда ты знаешь об этом? Юноша сердито прищурился. В книгах прочитал?

— Что он тебе сказал?

— Аргон…

— Что он тебе сказал!

— Что он перережет всех, кто будет воевать против него! Что он обратит свою армию на Станхенг и разрушит стену, сожжет дома, сожжет людей! Что пощады ждать не стоит.

Аргон порывисто отвернулся и прожег комнатку презрительным взглядом. Сколько у Алмана идей: и стену он собирался разрушить, и дома сжечь. Знал ли он, что столько же идей у Аргона по поводу его кончины? Голову можно отрубить, сердце можно вырвать.

— Алман предлагает нам принять поражение, отрезал Ксеон, и тогда его войско не пойдет на Станхенг. Он дал три дня.

— Что ты выяснил насчет деревянного клинка первого человека?

— Он в Арборе, но это все, что сказал мне Алман.

— А что с монстром? Предводитель вновь взглянул на друга. Он увидел его?

— Увидел.

— И ты рассказал ему о Лаохесане?

— Рассказал.

— И этот мерзавец все равно стоял на своем?

— Собаки разодрали сначала тело монстра, а потом, когда поняли, что мясо в нем нет, перекинулись на солдат, прибывших со мной… Губы Ксеона задрожали. Головы это единственное, что от них осталось, и Алман милостиво позволил мне привести на родину останки храбрейших воинов Станхенга.

Аргон заправил назад волосы и замер, пытаясь придумать, как поступить. Если друг говорил правду, если он не преувеличивал и не заблуждался, сражение с войском Алмана самоубийство. Он мог подвергнуть опасности свою жизнь, и он даже привык к этому. А стоило ли подвергать риску остальных? Аргон точно знал, что нет. Но он не имел права говорить за каждого дамнумца, за каждого эриданца или станхенгца.