Но мы несколько отвлеклись.

Уже брезжил сероватый безрадостный рассвет, и Сафонов принялся сворачивать газеты с остатками ночного пиршества, уже прогромыхали у школы доспехи сменяющихся легионеров, уже прокричали утренние петухи, возвещая начало первого из отпущенных секретарем райкома дней, когда далеко у меловых гор по ту сторону Дона загромыхало длинно и раскатисто, словно кто‑то неуклюжий пытался кататься на пустой жестяной крыше.

– Гроза идет, – задумчиво сказал Пригода, распахивая окно и выглядывая на улицу, наполненную нежным посвистом и щебетанием мелкой птичьей сволочи.

– Це добре, – сказал Волкодрало. – Хлеба будуть ыдкавни.

– Да не придуряйся ты, Ванька, – с досадой сказал Пригода. – Тоже мне хохол нашелся! Ты ж и родился здесь.

Сафонов заулыбался, покачивая крепкой круглой головой, которая от этих покачиваний приобрела сходство с бильярдным шаром.

– А и то, – сказал он, – если посмотреть повнимательнее, в каждом человеке живет иностранец.

– Это точно, – ухмыльнулся Волкодрало. – Все мы тут не выездные!

– Вы, товарищ Файнштейн, прекратите вести сионистскую пропаганду, – хмуро сказал Пригода. – Не в синагоге.

– Только не надо притворяться, Митрофан Николаевич, – горячо сказал Волкодрало, позабыв о рцгной украшьской мове. – Не надо, Митрофан Николаевич. Я ж, как и вы, только по папе пятую графу зацепил, а мамы у нас чистокровные хохлушки.

– Да будет вам, – засмеялся Сафонов. – Нас партия чему учит? Она нас учит, что люди делятся на партийных и беспартийных, городских и деревенских, господ и товарищей. Но мы эти грани стираем и должны стереть окончательно. Еще Маркс и Энгельс указывали…

– Да заткнись ты, Иван, – устало попросил Пригода. – Не на митинге!

Онгора нерешительно пошевелился. Сейчас он одновременно походил и на шамана, и на колдуна, только внезапно потерявших веру в свои магические силы.

– Митрофан Николаевич, – спросил Онгора. – Вы не помните, когда римляне появились, грозы были?

Как часто разгадка великой тайны начинается со случайного озарения. Сколько людей лежали под яблоней и получали шишки от упавших с ветвей плодов. Озарение настигло лишь одного, и он стал великим. В ванной сидели до Архимеда, после Архимеда и по соседству с Архимедом, но великий закон постиг только он. И остался великим. Чайник кипятили тысячи, но о том, что паровая струя обладает силой, способной двигать многотонные грузы, догадался лишь один. И тоже остался великим. Те, кто придумал водку и пиво, были, без сомнения, гениями. Но истинное озарение снизошло на того, кто догадался смешивать небольшое количество водки с большим количеством пива и употреблять эту смесь, опрыскав голову дих‑лофосом и надев на нее в жаркий летний день ушанку, добиваясь таким образом непостижимого опьянения при минимальных затратах.

Онгора не был гением. Спрашивая о грозе, Онгора не мечтал о величии. Он честно пытался отработать бабки, полученные от Сафонова. Как часто мысль бредет извилистым и прихотливым путем и приходит в голову тем, кто был недостойным ее!

– Гроза! – Митрофан Николаевич Пригода поднял указательный палец. – Это вы, товарищ… э‑э‑э… колдун, совершенно верно подметили. Была гроза. И какая еще гроза!

Глава двадцать шестая

Была гроза.

Молнии с треском разрывали серый кисель туч, призрачно высвещая едва видимые за пеленой дождя белые холмы за Доном.