Но все-таки полька устраивала азербайджанца и красотой, и податливостью, и опытом, и терпением, и — главное! — относительно умеренными ценами, и именно по этой причине Мирзоев решил завести разговор с Тахиром об этой шкуре.

А Тахир не переставал удивляться потенции патрона, а главное — его неуемному желанию перетрахать всех женщин Германии. Мирзоев, какой-никакой, а все-таки восточный человек, наверняка мечтал о гареме — на «абонементе» азера состояли и негритянки, и вьетнамки, и немки, и латиноамериканки.

По непроверенным слухам, он даже оплачивал услуги какой-то узкоглазой женщины с Аляски.

Но Ванду он почему-то любил больше других (если только такие люди были способны на столь высокое и светлое чувство, как любовь).

— Так что она? — этот вопрос Мирзоева отвлек Тахира от пикантных размышлений.

— Обижается, — телохранитель повел плечами. — Плакала в трубку.

Казалось, эта информация удивила Мирзоева.

— Ва — и на что?

— Говорит, что ты, патрон, в последний раз немного нескромно себя повел…

— Я? Подумаешь, ну напилась девка, нажралась до потери пульса, хотел ей еще налить, стакана не было, так я ей из горла — в рот…

— Она называла другое место, — Тахир скромно потупил взор.

— Какое?

— Говорила, что ты в дупло ей бутылочное горлышко засунул, — печально вздохнул Тахир — так печально, будто бы не Ванда, а он пострадал от зарвавшегося патрона.

Самид отпрянул.

— Что?

— Да, она хоть и шкура, но честная и порядочная, фуфла гнать не будет. Невыгодно, иначе прогонишь, — резюмировал телохранитель.

Мирзоев на секунду задумался, но только на секунду. Этот человек умел находить выход из любого положения, иногда — самого неприятного для себя.

Нашел он такой выход и теперь…

— Ва, знаешь, наверное, я тогда сам слишком сильно нажрался, — с беззаботной улыбкой оправдания произнес он. — Это же как надо было нажраться, чтобы рот с дуплом перепутать?

Машина неслась дальше, спустя несколько минут Фридрихштрассе с его исторической застройкой осталась позади. Слева медленно проплыл серый купол Рейхстага, вскоре показались Браденбургские ворота и остатки знаменитой Берлинской стены, по кусочкам разбираемой туристами.

— Приедем в офис — поговорим о более серьезных вещах, — нахмурился Самид Мирзоев, когда «линкольн» поворачивал на Курфюрстендамм.

— Об Украине?

— Вот-вот…

Фамилия «Мирзоев» вызывала если не отвращение, то, как минимум, стойкую неприязнь у любого, кто с ним сталкивался, — этот человек обладал редкостной способностью настраивать против себя любого более или менее порядочного человека.

Это началось еще давно — в шестидесятые годы отец Мирзоева, известный в Баку партийный функционер районного масштаба, отправил отпрыска в престижный «Артек», предел мечтаний многих сверстников Самида. Будучи прежде всего не столько партфункционером, сколько кавказским мужчиной, отец сунул своему отпрыску сумку с гостиницами — в основном с фруктами.

Разумеется, Самид ни словом не обмолвился об этом обстоятельстве своим новым приятелям и после отбоя, набив финиками, урюком и сушеной хурмой полные карманы, прокрался в туалет — пожирать гостинец. За этим занятием его и застукали пацаны…

Подростковый возраст, как известно, не знает пощады. И Самид, вместо того чтобы с речевками и пионерскими песнями маршировать к пляжу, был вынужден неделю ходить в рубахе с длинными рукавами: тело мальчика, покрытое ссадинами, обильно смазанными зеленкой, вызвало бы у тех, кто не был свидетелем туалетного пожирания плодов щедрой азербайджанской земли, нездоровое любопытство.