Она посмотрела на него… и раздавила босой ногой. Потом посмотрела на Кима.
– Это сделала я, а не она. Ты понимаешь.
Он сделал вдох. Сглотнул. Опустил напряженные плечи. Повернулся лицом к изнемогшей от перипетий толпе – подданным. Только самому ему и женщине, стоявшей рядом, ведомо было, какую дань он собрал с них сегодня, особенно с тех, кто ближе стоял.
– Я хочу отдохнуть, – сказал он. – Имодж?..
– Я не пойду в тот терем. – Ее даже передернуло. – Там все не так, как при твоем отце. Надо все вымыть, вычистить, проветрить…
– Ага, – догадливо кивнул Ким. – А там, – он указал подбородком, – все еще конюшни?
Проталкиваясь через очумевшую толпу, они, держась за руки, двинулись к длинным бревенчатым сараям, разделенным на стойла, где топтались и шумно дышали переведенные с летних пастбищ кони. Тронутая морозом рябина алела над жухлой травой. Из отворенных врат пахнуло лошадьми и теплом. В хозяйственной перед входом громоздилась гора сена с воткнутыми в нее вилами: лошадиная порция на сегодня. Конюх нагреб ее с сеновала и убежал смотреть ристания. Имоджин отметила про себя, что при Клаусе всем коням в королевских конюшнях полагался овес. Киммель притворил за собой ворота прямо перед носом эконома, нерешительно спросившего его указаний, а в петли для верности вложил вилы.
– Имодж…
– Где ты был столько времени?!
– Сердце новое… отращивал.
Имоджин судорожно дернула подбородком, подавляя желание разрыдаться.
– Место там… есть?
Наконец, наконец, наконец – уткнуться в грудь, обнять, захлюпать носом, вдохнуть любимый запах, ощутить мягкое сено под спиной. Истории просто обязаны хорошо кончаться. Еще совсем чуть‑чуть, и…
– Ким, – спросила вдруг она, – а если я рожу тебе близнецов?
|