|
Не внешностью, вообще непонятно чем. Может, своим одиночеством. Всем остальным он являл полную противоположность отцу. Отец был, это надо признать, РУПВ — Растрепанным Упрямым Потным Ворчуном, — в отличие от приятного и ухоженного хозяина монокля, наслаждавшегося жизнью и блаженным ничегонеделанием, в свободное время с любопытством разглядывающего окружающих. Но и вокруг него тянулась какая-то невидимая ниточка, отделявшая его от остальных. Наверное, это признак настоящей аристократичности, да, именно это в нем и было — аристократичность. И, не успев даже подумать, повинуясь чувству, я вдруг открыл дверь в его купе. Это было против предписаний отца и Габи, это не имело никакого отношения к нашей игре, но мне было все равно, я решил, что вернусь к своему заданию после — в общем, я вошел, и встал перед ним, и спросил четко и уверенно: «Кто я?»
И этот человек заулыбался еще шире, и перекинул одну ногу на другую, и посмотрел на меня долгим взглядом. В купе стоял легкий запах одеколона, хозяин монокля шевельнул щекой, и монокль упал ему в ладонь и исчез в кармане, и дальше все было чудесно и как в кино. Я ждал его ответа, и нам обоим было приятно это ожидание — так ждешь разгадки. Мне очень хотелось, чтобы он знал ответ. Именно с ним мне хотелось продолжить нашу игру. — Ты Амнон Файерберг, — произнес он наконец, голос у него оказался неожиданно высокий, говорил он с заметным румынским акцентом, — но дома отец и Габи зовут тебя Нуну.
ГЛАВА 5 ОН «НАШ» ИЛИ «ИХ»?
Я молча протянул ему руку, и он пожал ее и сказал: — Прошу извинения! Забыл говорить: мое имя Феликс. Вот бы мне когда-нибудь такие руки, успел подумать я. Длинные, сильные, точеные. Душа у меня начала вдруг бурлить, как кипящее молоко, не знаю почему, просто такой у него был вид. Я еще раз протянул ему руку, и он снова пожал ее, наверное, понял, что мне позарез нужно прикоснуться к нему еще раз, чтобы пальцы и руки мои прямо сейчас запомнили и приняли нужную форму, чтобы весь его образ осел и отпечатался во мне и спустя годы, когда я вырасту и повзрослею, вышел из спячки и проступил наружу. Чтобы у меня стала такая же львиная голова, и такой же королевский нос, и такие же голубые глаза с морщинками вокруг, и такой же аристократичный вид. Если б только я не стеснялся так сильно, я бы тут же показал ему, как я влезаю на чемоданную полку и спускаюсь оттуда вниз головой. Продемонстрировал бы стойку на руках в движущемся поезде. С большим трудом собрал я остатки выдержки и устоял на ногах. — Прошу, приусаживайтесь, господин Файерберг, — сказал он мне таким ласковым голосом, словно почувствовал это бурление у меня внутри и старался мне помочь успокоиться. Я сел. Пусть бы он попросил меня сделать еще что-нибудь, чтобы я мог подчиниться, чтобы он увидел, как я умею выполнять просьбы. Из нагрудного кармана он вынул черно-белую фотографию, вгляделся в нее, а затем в меня. И снова улыбнулся: — В точности как на фото. Только еще лучше! И протянул снимок мне. Раньше я его не видел. Меня сфотографировали по пути из школы, на мне было зимнее пальто. Отец, судя по всему, снял меня тайком, сидя в машине, так что я даже не заметил. — Телескопическая линза? — спросил я, чтобы показать этому Феликсу, что я тоже разбираюсь. — Это папа вам дал? Чтобы вы меня узнали? Из уголков глаз, из трех мужественных морщинок, голубым сверкнула улыбка. В обморок можно было грохнуться от этой улыбки. Как у какого-нибудь актера. Я улыбнулся в ответ и осторожно тронул пальцем собственный глаз. Увы, никаких морщинок я там не нащупал. Лишь спустя годы появятся у меня такие же, прямые и четкие, идущие от угла глаза к виску. Мне вдруг пришло в голову, что еще у нескольких человек вот сейчас, в этом поезде, лежит в кармане моя фотография. |
