— Джунковский? Но газеты пишут, что он на фронте!

— На несколько дней вызван сюда Чрезвычайной следственной комиссией.

— Любопытно, однако! Но прилично ли мне без приглашения?

— Алексей Максимович, я вас приглашаю, а с генералом мы друзья. Ему приятно будет вас видеть.

— Не шутите? Не опозорюсь ли?

— Серьезно говорю — обрадуется.

Горький задумчиво поскреб длинными пальцами морщинистую щеку, решился:

— Коли такое дело… Он где живет?

— Загородный проспект, дом три.

— Это в Московской части. Эй, Федор, уснул? Погоняй животных! Мы прошлый раз, помните, года два назад, собравшись в «Вене», жарко спорили. Но не доспорили.

Соколов подвел черту:

— Сегодня и продолжим давние разговоры.

Душевный разговор

Коляска, словно наматывая воду на спицы, стремительно продолжила путь по затопленной мостовой. Дождь хлестал как из ведра, вздувая в лужах большие пузыри.

Горький, чуть покачиваясь в такт движению, убежденно говорил:

— Русский человек, если он окончательно не пропащий, выпивает только для того, чтобы откровенно поговорить, душу свою распахнуть, вывернуть наизнанку.

— Или для того, чтобы набить морду ближнему.

— Вот-вот! У нас любят бить морду. У русских это в самой натуре — ненависть к ближнему, особенно если этот ближний силен и богат. Вот почему сильные и богатые не живучи у нас. Любимый герой русской жизни и литературы — несчастненький и жалкий неудачник. Все любят Акакия Акакиевича, потому что ему завидовать нельзя. Народ любит арестантов, когда их гонят в кандалах на каторгу. И со свирепым удовольствием помогает надеть халат арестанта сильному человеку своей среды. А сколько красных петухов озарили страшные и темные углы России — это жгли и будут жечь предприимчивых, трезвых и богатых, вышедших из крестьянской среды.

Соколов ничего не ответил, лишь подумал: «Нам народ не переменить!»

Горький спросил:

— Это правда, что вы в одиночку германскую подводную лодку потопили?

— Потопил, но не в одиночку. Для этой диверсии меня целая группа специалистов готовила.

— Сделайте одолжение, расскажите, как это было! Должно быть, очень опасное дело…

Соколов вкратце поведал историю взрыва на «Стальной акуле».

Горький восхитился:

— Удивительно, на какие геройские поступки способен русский человек! А что, Джунковский ведь тоже вернулся с передовой? Вот есть о чем расспросить. Да и про вас легенды давно слагают. Но у нас газетчики ох как горазды врать. Одно слово — бессовестный народ. Ему гонорар не плати, но дай что-нибудь этакое ввернуть, чтобы публика ахнула, обомлела. Все ошарашены, а он, подлец, ходит, ухмыляется, мол, ловко я всех обдурил! Порой, право, не разберешь, что врут, а что правду пишут. Про меня какие гадости только не сочиняли! Недавно одна паршивая газетенка напечатала, что я будто бы избил Ольгу Книппер-Чехову и хотел ее изнасиловать. Каково, пятидесятилетнюю женщину? И чтобы судебного иска избежать, оговариваются: «Как нам стало известно из непроверенного источника… Мы хотя и сомневаемся, но доводим до сведения почтенной публики». Истинно остолопы и прохиндеи!

Соколов сказал:

— Сегодня утром Владимир Федорович был у Керенского.

Горький оживился:

— Вот оно что? — Внимательно посмотрел на Соколова, пожевал рыжеватый ус, выплюнул его и покачал головой: — Видать, у Керенского совсем плохие дела, что начал советоваться с боевыми генералами. Поначалу ходил гоголем, ни с кем не советовался, считал, что сам ужасно умный.