* * *

Доктор Юстинас Керн был занят благим делом, что вполне соответствовало его главным занятиям врача и филантропа. Он читал Елизавете сказочку. Это была сказка Жуковского об Иване Царевиче и Сером Волке, переведенная доктором на немецкий язык. Елизавета слушала рассеянно, но мерный ритм стиха ее успокаивал. Доктор подумал, что он мог бы, не беря на себя переводческого послуха, с таким же успехом читать ей сказку по-русски. Может, даже с большим успехом. Ведь заклинания должны быть непонятны. Однако, когда доктор прекратил чтение на середине, кто-то легко, чуть слышно потрогал его колено.

— Унд вайтер? — сказала маленькая Саша. — Что дальше?

Пришлось дочитывать до конца. Вишневые Сашины глазки следили за ним неотрывно. Доктор подумал, что он мог бы написать романтическую поэму о том, как эти глазки попали сюда, во Франкфурт. Юная турчанка, плененная русским солдатом. Ее глаза видели погибель мужа. Ее сын, на закате жизни плененный северной красотой внучки владельца замка Виллинсгаузен. И вот теперь — прелестное дитя с турецкими глазками слушает эту северную сказку по-немецки, на кассель-гессенском наречии. Этот мир даже романтичнее сказок. И драматичнее всех драм Шиллера… Если бы он рассказал сейчас в этой гостиной историю каждого из своих больных, чьи неуспокоенные души вьются над ним во время долгих прогулок… Но на это не хватит жизни. И за рассказом не останется времени на врачевание этих бедных душ и тел.

— Вы ведь читаете по-русски, дорогой доктор? — сказала Елизавета. И добавила чуть слышно: — А какое, на ваш взгляд, лучшее стихотворение моего мужа?

— Конечно же, его последнее стихотворение о любви, — сказал доктор, не колеблясь ни секунды, ибо врач побеждал в нем всегда и проповедника, и ценителя изящной словесности, и поэта. — То самое, написанное в форме молитвы и посвященное вам, милая Элизабет. Вы прекрасно его знаете.

— Да, я знаю, — согласилась Елизавета. — Но мне трудно прочесть по-русски. Может быть, вы можете прочесть?

— С удовольствием, — сказал доктор Юстинас. — Я не берусь перевести его на немецкий, потому что боюсь не достигнуть этой высоты поэзии. Но по-русски я помню его наизусть.

— Читайте же…

Доктор Юстинас читал, наблюдая за больной. Она волновалась. Это было сладкое волнение.

Доктор читал и думал о том, что в старину лучше нашего понимали целительность искусства. Доктор вспоминал часовню и хор в конце роскошной больничной залы в бургундской богадельне в Боне. Сейчас роль хора, музыкантов, композиторов должны выполнить они, два поэта…

Когда он закончил чтение, она казалась усталой.

— Мне кажется, вам полезно было бы подремать, — сказал доктор Керн, поднимаясь с места и беря свой посох, прислоненный к изящному хрупкому креслу.

— Да, да, спасибо, доктор. Не забывайте нас…

Доктор пятился к выходу. На дорожке он столкнулся с Жуковским.

— Я не хотел вас тревожить, — сказал доктор. — Вы были заняты.

— Да, читал вслух Гоголю. А как Елизавета?

— Я читал ей вслух, коллега, ваши стихи. Она спит.

Они рассмеялись невесело. Пошли к калитке. Жуковский слегка прихрамывал.

— Как ваша нога? — спросил доктор.

— Она… Она не имеет права болеть. К тому же мне все равно скоро придется ехать на воды. Там и полечу ногу.

— Мы займемся «Одиссеей» сегодня или вам все понятно?

— Понятнее, чем всегда.

— «Много и сердцем скорбел…» — прочел по-русски доктор Керн, отворяя калитку.