Что‑то влажное прижалось к губам Коршунова. Губка, набухшая кисловатой влагой.

– Кто ты?

– Старший кентурион Гай Ингенс. Что ты хотел мне сказать?

– Я... – Алексей посмотрел сверху на кирпично‑красное, со свернутым в сторону носом грубое лицо старшего кентуриона и понял, что надеяться не на что. С этим человеком ему не договориться. – Я? Ничего.

– Тогда подыхай молча, варвар! – сердито бросил кентурион. Развернулся и двинулся вниз, лавируя между крестов.

Коршунов закрыл глаза. Нет, ему было не страшно умирать. Обидно немного. И Настю жалко. Как она теперь, без него?

Часть первая

ВОЖДЬ ВАРВАРОВ

Necesse est maximorum minima esse initia[2]

Осень девятьсот восемьдесят шестого года от основания Рима. Крым. Берег Черного моря.

– Никогда... Никого... Такой... Как ты... Настя... – шептал по‑русски Алексей в мягкое ушко с крохотной дырочкой от сережки.

Струи черных волос, шелковые змейки, оплели его шею.

– Что‑что‑что ты говоришь?.. –бормотала она по‑гречески. – Я не понимаю, Алёша...

“Алёша” – первое русское слово, которое она выучила.

“Скажи, как звала тебя мама?”

“А тебя?”

“Анис...”

“А меня – Алёша”.

“Алёша”, – она выговорила правильно, с первого раза. У нее были замечательные способности к языкам.

У нее были способности ко всему. И здесь, на ложе, на покрывале из алого шелка, в полной темноте крымской ночи, внутри шатра, Алексей видел каждую частичку ее тела. Руками, губами, кожей...

– Анис, ты меня любишь?

– Любишь!

Это русское слово она тоже узнала одним из первых.

– Еще?

– Не сейчас... – Тонкие пальцы с острыми ноготками мышиными лапками пробежались по коже. – Не надо, Алёша. Ты должен быть сильным... Завтра. Не то он тебя убьет...

– Тогда отпусти меня.

– Я‑а‑а? – Изумление, смех, низкий, хрипловатый, после которого ну просто уже невозможно...

– А‑а‑х... – Влажные ладошки легонько толкнули его в грудь, Алексей послушно скатился на край ложа (голова свесилась вниз) и замер – нет, не в изнеможении, в сладкой расслабленности. Но никогда он не чувствовал себя таким сильным. Никогда...

Снаружи перекликались часовые, залаяла собака... Военный лагерь. Тысячи людей. Тысячи обученных убийц. Войско. Дружины рикса Одохара, рикса Комозика... И его, рикса Аласейи, Алексея Коршунова, того, чьи небесные паруса – цвета снега и крови. Если, конечно, завтра его не убьют...

Анастасия зашевелилась. Маленькая ступня коснулась его колена... Легкий, бесшумный прыжок – звук поглотила медвежья шкура у ложа.

– Пей... – Чаша с разбавленным (по‑гречески) вином коснулась его губ.

Возлюбленная умела угадывать его желания раньше, чем сам он успевал их осознать.

Алексей знал, кем она была раньше. Гетерой. И шпионом. Эта великолепная женщина с талией столь тонкой, что ее можно охватить пальцами, с кожей младенца и голосом, стирающим все, кроме чувственности, – эта женщина была оружием более страшным, чем копье в руках родича Коршунова Агилмунда, лучшего из готских воинов, которого знал Алексей. Анастасия была смертоносным оружием, отравленной стрелой, изготовленной в Риме, чтобы внезапно и безошибочно вонзаться в сердца врагов империи. Но Алексей не ревновал к ее прошлому. Ведь теперь она принадлежала ему, а не Великой Римской империи. Только ему. Да, он сам никогда не сможет пользоваться этим оружием по‑настоящему. И не захочет. Эта стрела больше не будет пронзать сердца.