То ходил, то курил. — Официант подхватил стопку бармена, опрокинул одним глотком, поморщился и, не закусывая, продолжил. — Где-то в половине двенадцатого смотрю, он за сердце держится. Говорю, что с тобой, Иваныч, может скорую вызвать? Он только отмахнулся. Через несколько минут слышу крик Кузьмича. Это бармен наш. — Официант кивнул на бармена. — Бегу с кухни, а Иваныч на полу валяется. Лицо синеет. Кузьмич ринулся первую помощь оказывать, да куда там — лопнуло сердечко от нервов тех. Я пока в скорую помощь позвонил, пока приехали с реанимации. Да поздно уже…
Втроем выпили, закусили.
— Он тебя ждал? — Буркнул Кузьмич.
— Меня.
— Зачем?
— Узнать о смерти боевого товарища.
— Не дождался, — подытожил официант. — Может оно и лучше… там сами свидятся.
Выпили, закусили.
— Семья у майора есть? — Пьяно буркнул я, ощущая, что мир вокруг приобретает лёгкость и физические законы больше не для меня, не для пьяного мозга.
— Нет. Жена умерла, детей не было, — буркнул официант. — Холостяк. Всю жизнь армии…
Выпили, закусили.
Я достал неполную пачку пятитысячных. Пачка легла на стойку, посмотрел в глаза Кузьмичу. Долго, безотрывно. Как он на меня в начале…
Из груди покатился какой-то гул:
— Мужики, похороните служивого по-человечески, по-офицерски. Оркестры, поминки для части, девять дней, сорок дней. Всё, как полагается, хорошо? Я не могу больше на кладбища смотреть. Острая непереносимость городов мёртвых.
Кузьмич вздохнул, едва заметно кивнул и убрал пачку под стойку. Выпили по последней, докончив бутылку. Не прощаясь, разбрелись по своим делам: бармен остался на месте, протирая стоку до зеркального блеска, официант исчез на кухне, а я, покачиваясь, побрёл на улицу.
На солнце, на ветер, на свободу.
Так глупо потерял единственного человека, которого хотя бы частично заботила моя судьба. Даже проклинать жизнь эмоций не осталось. Выгорел. Если осталось чему гореть.
Люди, люди. Человеческая река по улице вела меня куда-то вдоль центра. Я брёл, не замечая ничего вокруг, даже не «куда глаза глядят», а «куда ноги ведут». Алкоголь на солнце всё больше бил по голове.
Всё, не могу больше. Пулю в лоб пустить что ли?
Я закрыл глаза и невольно вспомнил васильковые глаза, длинные чёрные волосы, родинка на правой щеке. Ошибки быть не может — в больнице лежит Оксана. Любовь детства. А значит, мне ещё есть ради кого жить.
Я же когда-то боготворил её улыбку, она снилась мне ночью в самых радужных снах. И тут вдруг бац! Ожившее сновидение!
Осмотрелся. За спиной в десяти шагах стоял цветочный лоток. В голове заученные цифры. Алкоголь весь куда-то выветрился, словно с барменом пил родниковую воду. Достал новый сотовый. При себе с зоны было пару левых симок. Не пробьют.
Нет, надо подождать с неделю. Пусть придёт в себя.
* * *
— Оксана?
— Привет. — Её голос зацепил сердце, оно застучало быстрее, отказываясь помещаться в груди. Я попытался снова что-то сказать в сотовый телефон, но язык будто прирос к нёбу. Снова разволновался, как школьник на первом свидании.
Секунды потянулись сладкой жвачкой. Тишина обрушилась на обоих тяжёлым грузом. Верно, говорят — гора на плечи. Те же самые ощущения.
— Я знаю, что это ты. Не молчи, пожалуйста, — продолжила она, разрушая паузу. — Мне сделали операцию. Всё хорошо. Несколько швов только. Пуля навылет прошла в мягких тканях, царапина. Ничего серьезного. От антибиотиков только ослабела.
Я закашлялся:
— Царапина?
— Да. |