Как в полусне, Лидия вышла из темного закутка на освещенную яркими лучами солнца сцену.

Она чувствовала, как тысячи глаз разом впились в нее.

Только что, сами того не ведая, они рассматривали ее мраморного двойника, а теперь внимали и ей самой, ее словам и жестам.

Шелестя складками одеяния, она летала по сцене, целиком отдаваясь захватившему ее чувству свободы.

Страсти хищной и коварной Клитемнестры клокотали в ее груди.

Теперь Лидия позабыла обо всем, что мучило ее последние недели и не давало дышать в полную силу. Она будто сбросила с себя ненужный груз и стала чистой и светлой, подобно мраморной Артемиде.

Хор подхватывал ее речи и призывал опомниться, не предаваться преступным желаниям.

Пракситель в маске Ореста припадал к ее ногам, а она отталкивала его царственным жестом.

Фальшивый кинжал свешивался с ремня, опоясывавшего его чресла, и в порыве гнева Пракситель-Орест подносил к нему руку, но всякий раз отдергивал.

Зал был целиком и полностью захвачен происходящим на сцене.

Голоса актеров отдавались от стен гулким эхом.

Пришла пора последнего поединка между Орестом и его коварной мачехой.

Пасынок бросал ей в лицо страшные обвинения, но Клитемнестра лишь насмехалась над ним.

Сейчас Лидия забыла, что под театральной маской Ореста скрывается ее тайный любовник.

Она ненавидела его и презирала и готова была каждую секунду унижать и топтать его.

И тогда рука молодого пасынка прикоснулась к рукояти кинжала, но не отдернулась.

Лидия увидела занесенное над нею тускло сверкнувшее лезвие и подумала, что схожие чувства, должно быть, владели убитым ею предателем в минуту смерти.

Ей было жутко и весело одновременно, и она даже не хотела закрыться рукой от несущегося навстречу смертоносного оружия.

Она увидела, как холодно блеснули в прорезях маски глаза Праксителя.

В следующее мгновение холодная сталь пронзила ее тело, и Лидия вскрикнула, внезапно ощутив, как острие коснулось ее бешено забившегося сердца.

Все поплыло перед глазами, она пошатнулась и рухнула наземь, и последнее, что она услыхала, были слова Праксителя, адресованные не ее героине, но ей, Лидии.

— Прощай, — прошептал скульптор, наклонившись над нею, — я любил тебя…

Грянул хор.

Рука молодой женщины дернулась в смертной судороге и разжалась, и из нее выкатилась крохотная блестящая монетка.

Актеры, изображавшие героев трагедии, вышли на сцену, чтобы навсегда проститься с истекающей кровью коварной Клитемнестрой, погибающей в муках от руки собственного сына.

…Ночью скульптор уже стоял на корме корабля, уходящего прочь от острова в открытое море.

Пракситель ненавидел себя, но ничего не мог с собой поделать.

Он совершил то, что совершал всегда, и отныне у его статуи не было больше живого двойника. Никто и никогда не сможет теперь соперничать в красоте и совершенстве с его гениальным творением.

Скульптор поднес к глазам ладонь.

На ней покоилась та самая крохотная монета, что выпала из руки его прекрасной возлюбленной.

Это был один асс, единственная память о его погибшей любви.

Эпилог

Екатерину Чернову судили через полгода. Теперь скамья подсуимых была куда многолюднее, чем в первый раз, когда разбиралось дело шереметьевских контрабандистов.

Григорий Чернов на суд не пришел. Не потому, что он теперь ненавидел Катюшу. Он ей, как ни странно, все простил. Он просто не мог ходить. Он не мог пока даже шевелить рукой. Врачи говорили, что это, возможно, останется на всю жизнь. Впрочем, добавляли они, когда оставались в тесном профессиональном кругу, жить Чернову осталось недолго.

Игорь Порогин получил повышение и стал старшим следователем прокуратуры, но по-прежнему с каждой мелочью бегал к Клавдии Васильевне.