— Эй, Хикматулло, чего ты мешкаешь! Режь скорее барана! У ног моих детей режь. Пусть примет аллах жертву в их честь. Выпало же мне счастье дожить до таких радостных дней! Слава всевышнему…

Санобархон зажгла приготовленную на совочке траву-исырык. А шустрая соседская девочка подхватила совок и обошла с ним вокруг Гулгун и Караджана. Благовонный белый дымок разлился-закурился по двору, изгоняя из него все хвори и напасти.

Санобархон взяла Бохадирджана, уснувшего на руках отца, прижала крепко к сердцу, стала звучно целовать в румяные щеки и разбудила этим мальчика.

Гостей проводили на айван. Милтикбай-ака сел на краешек сури, отложив костыль, и жена усадила ему на колени внука. Мальчик, поблескивая большими черными глазами, с недоумением, но вполне дружелюбно взирал на незнакомых ему людей.

— Чует! Чует, верблюжонок, что свои, что родные бабушка и дедушка возле него!.. — приговаривал Милтикбай-ака, довольно ухмыляясь и приглаживая усы.

А Санобархон уже сняла с гвоздя чабарак — сосуд из тыквы, подвешенный на веревочках, налила из него простокваши в касу. И, как исстари ведется, напоила с дороги холодной простоквашей Караджана и Гулгун. И уже после этого все сели подле Милтикбая-ака, примолкли. И он поднял руки для молитвы.

— Куда ступила ваша нога, дети мои, да не ступит никакая беда. Будьте здоровы и счастливы. Да примет творец наше моление. Аминь! — и провел ладонями по лицу.

Не прошло и десяти минут, двор заполнили люди. И молодым, и старикам, и детям — всем хотелось воочию увидеть человека, награжденного орденом Ленина. Всё подмечали они — и что сказал Караджан, и какой жест при этом сделал, и как смотрит, и как сидит, и во что одет.

Гости сидели, тихо беседуя. Перед ними расстелили дастарханы, подали фрукты, чай. Караджан выпил пиалушку и попросил разрешения отлучиться на час-полтора. Пока он приносил извинения собравшимся, Гулгун с Бохадирджаном на руках вышла к машине. Они заранее, еще по пути сюда, так и запланировали — за Кандил-буви съездить втроем.

Дорога до Янгикургана в машине занимала не более получаса. Если б не эти бесконечные повороты, спуски и подъемы, доехали б еще быстрее. Преодолели последний перевал, и взору открылся приютившийся в межгорье кишлачок. Розовые глинобитные домики хорошо просматривались сквозь полуобнаженный сад, местами все еще объятый желтым пламенем осени.

У Кандил-буви от радости, что увидела сына, а вслед за ним и невестку с ребенком на руках, «чуть печень не лопнула». В последнее время много доброго она слышала о сыне. Да все от людей. А разве ж хороший сын не поспешит поделиться радостью с родимой матушкой? И верила, и не верила слухам. Все ждала. Надеялась, что Караджан скоро приедет. Да и сны, которые видела каждую ночь, вещали об этом. Вот и исполнилось!.. Вот и держит она на собственных руках внучка дорогого, ненаглядного!..

Когда поздоровались и закончились взаимные расспросы о здоровье, житье-бытье, Гулгун достала из кошелки шелковое платье, махси — мягкие сафьяновые сапожки с галошами, душистое мыло в яркой обертке и подарила все это свекрови со словами:

— Мама, носите на здоровье! Пусть одежда изнашивается, а здоровье множится.

— Только, чур, не прячь в сундук по своей давней привычке, дескать, до смертного дня, — смеясь заметил Караджан.

— Ой, сынок, этого прятать не стану, буду носить!.. В прошлую пятницу померла моя соседка Зумрадхон. Оказывается, ничего не припасла, бедняжка. Прибежали ко мне — попросили. Я и отдала что было. Теперь мой сундук пустой. Похоже, опять, в который уж раз, придется копить одежду и материю, чтоб достойно встретить последний час… Нет, этого прятать не буду. Изношу до того времени.

Сын с невесткой рассмеялись.