Хэрриет была разочарована его тоном.

– Но ведь это оригинал? Это ведь и есть то, что предполагается?

– А что же именно предполагается?

Хэрриет помедлила с ответом. Ей не очень хотелось объяснять ему, насколько важен этот портрет, да и сама она уже не была уверена, что нарисованный предмет, находившийся сейчас у нее в руках, способен выдержать груз той воображаемой жизни, которой его успели облечь.

– Предполагается, что это подлинник.

Камберленд подошел к холсту и стал внимательно его рассматривать.

– Значит, вы верите, что это начало XIX века? Или, скорее, вы верите тому, что видите. – Он указал на надпись в верхнем правом углу: Pinxit Джордж Стед. 1802. – Но вы только взгляните на эти толстые ножки.

– Да его ноги совсем не видны! – Хэрриет почему-то раздосадовалась.

– Я говорю о ножках стола, мисс Скроуп. Уродливая мебель была в те времена в такой же моде, что и сейчас. Мейтленд, ты разбираешься в уродствах больше других. Верно ли я полагаю, что сей предмет мебели относится к 1830-м годам? – Мейтленд кивнул, сел, достал бумажный носовой платок и вытер лоб. – И с волосами тут полная путаница. Мужские прически были величайшей трагедией XVIII века – пожалуй, за исключением анималистских картин Джорджа Стаббза. Его волосы чересчур гладко прилизаны. Они явно написаны в другую эпоху.

– Я думала, они тогда носили парики.

– Вот именно. – Камберленд на секунду взглянул на голову Хэрриет. Парик скрывает массу безобразий. – Он взял картину у нее из рук и подошел поближе к окну. – Поглядите-ка – я так и знал. За этим лицом есть что-то еще. Там еще одно лицо. Мейтленд, трещотка этакая, подойди взгляни на этого Януса. – Мейтленд медленно поднялся и тоже подошел к окну; там, следя за указующим перстом Камберленда, он различил под нарисованными губами, носом, глазами и волосами смутные очертания другого лица. На холст падал солнечный свет, и Мейтленду показалось, будто это, более старинное, лицо слегка мерцает.

– Вы что хотите сказать – что он двуликий? – Хэрриет пришла в негодование, как будто услышала в словах Камберленда упрек в свой собственный адрес.

– Я хочу сказать, что это фальшивка. – Он осторожно опустил холст на пол. – То есть – если подразумевалось, что это именно то, что вы думаете.

Хэрриет раскрыла свою сумочку, с явным любопытством изучила ее содержимое и снова закрыла ее.

– А ведь так непросто отличить, – сказала она, злобно захлопывая сумку, – где подлинник, а где – нет. Вам так не кажется? – С тех пор, как Сара Тилт сообщила ей, что в портрете "что-то не так", Хэрриет приготовилась услышать, что эта картина – возможно, фальшивка. И сообразно с этим она успела продумать свой следующий ход.

– Но ведь есть эксперты, мисс Скроуп.

– Всякий раз, как я слышу слово «эксперт», – ответила она, – я лезу за ружьем. – Она снова раскрыла сумочку, словно собираясь извлечь оттуда помянутое оружие, и Мейтленд отошел от нее подальше. Камберленд изящно оперся о письменный стол.

– Как правило, величайшие эксперты – это те, кто соглашаются со своими клиентами. Они словно застарелые паразиты, кормящиеся чужими ожиданиями.

– И эти эксперты весьма часто ошибаются, верно?

– Разумеется, лишь очень богатые люди могут позволить себе роскошь принимать их слова всерьез.

– Могу я привести пример? – спросила Хэрриет почти застенчиво.

– Привозите все что хотите.