— В отличие от души?

— И с душой все наладилось. Это — тетина гордость: на его примере она доказала целительные свойства литературы!

— В кого же он перевоплощался… из «лишних людей»? — спросила Люба.

— В Печорина, Рудина. И стихи читает прекрасно! «На смерть поэта», к примеру…

— Он же похож на Дантеса?

— Но обличал его! На глазах у всей библиотеки «смеясь, он дерзко презирал…», «не мог щадить…», «не мог понять…». Все было так выразительно, что зал окончательно возненавидел наглого иноземца.

— Дантес против Дантеса?..

— Так получилось. На ближайшей «литературной субботе» он будет читать стихи о любви.

— Пойдем? — предложила Люба.

— Пойдем, — ответил я неуверенно.

Зачем было рассказывать о его красоте? Надо было на плоскостопие нажимать! И на его прошлые связи с дурной компанией…

— Это будет экспериментальная суббота, — попробовал я посеять сомнения. — Тетя хочет, чтобы с помощью наших соседей отныне «оживали стихи».

— Вот и пойдем.

* * *

Сегодня мы с Любой пришли на необычную «субботу», где должны были оживать не повести и романы, а стихи. Первое из них «ожило» благодаря самой тете.

— Я никогда не позволяла себе менять хоть звук единый, хоть букву в произведениях великих мастеров. Ибо это кощунственно! — объяснила в начале вечера тетя Зина. — Святыни можно посещать, ими надо восторгаться, но нельзя в них вторгаться. И все же я чуть-чуть вторгнусь: изменю в тексте гениального стихотворения два слова, чтобы доказать, что оно, написанное мужчиной, с той же силой звучит и от имени женщины!

— Выхожу одна я на дорогу… — начала тетя. Дальше, вместо слов «Я б хотел забыться и заснуть», тетя, выразительно глядя на меня, произнесла:

— Я хочу забыться и заснуть!

Она пошла на редактирование классика, чтобы сказать мне его устами, что она одинока, устала и хочет освежиться сном.

— Она устала только от тебя? Или и от меня тоже? — спросила Люба.

Я не успел ответить: Герман начал «оживлять» стихи о любви. Он обычно находил «жертву» в библиотечном зале — и к ней обращал слова признаний, мук и тоски. Жертвы начинали ерзать, передвигаться, но взгляд Германа преследовал их, не отпускал. Казалось, я присутствовал на сеансе гипноза.

Готовясь перейти к очередному четверостишию, Герман приковал себя взглядом к Любе. Она поднялась и спросила:

— Вы мне что-то хотите сказать?

Все тетины веснушки и родинки сразу же вырвались из засады, обнаружили себя, готовясь защитить Германа.

— Никакого трагизма! — успокоила Люба. — Я просто не хочу присваивать то, что мне не принадлежит. В данном случае… чужую любовь. Стихи же не мне адресованы. И вообще участниц этой «субботы» классики не имели в виду…

Тетя даже обрадовалась:

— Всякий эксперимент не бесспорен. Он требует обсуждения, а может быть, и осуждения. Вот прямо сегодня, когда читатели разойдутся, мы и обсудим… Ты не откажешься, Люба?

— Не откажусь.

После экспериментального вечера у тети разболелась голова, и она попросила прогуляться с ней нас троих — Любу, меня и Германа.

— Я виновата, Герман, — сказала она. — Получилось, что, проводя эксперимент с «оживающими стихами», я рискнула не собой, а тобой! Потому что доверяю тебе.