— Когда из-за двери испуганно (в утренний час!) спрашивают: «Кто там?» — я буду отвечать: «Не волнуйтесь! Это телеграмма, но ничего не случилось!»

— А если случилось?

— Тоже буду заранее подготовлен. И буду искать слова…

— Ты добрый… — сказала Люба.

Лучше сказала б когда-нибудь: «Ты — любимый!» Не говорит.

* * *

Некогда писать! Некогда: разношу телеграммы, газеты, учусь в «женском монастыре». Люба так устает, что по вечерам мы уже семь дней не видимся… Но зато видимся утром! Иначе бы я не смог…

* * *

Сегодня Люба сказала:

— Получи сам нежданную телеграмму. Но устную: я на двенадцать дней уезжаю к себе в Кострому, к родителям. К маме… Никакого трагизма! Договорились?

— А если я поеду с тобой?

— Нельзя… Мама это может неверно истолковать. А тетя Зина просто возненавидит меня. Или скажет, что «мы поедем втроем». Но у нас там не хватит жилплощади.

— Я провожу тебя!

— И это нереально: поезд уходит утром, когда все ждут газет. Телеграммы тоже не могут опаздывать. Завтра она уезжает.

* * *

Жду ее… Вот и все.

* * *

Я начинал свой дневник для того, чтобы записывать мысли. Если будут приходить в голову… Мысль — это не просто то, что ты думаешь, а то, что интересно знать другим. Подобная мысль о мыслях вошла в конфликт с первоначальным намерением писать «для себя». Надо было от чего-то в дневнике отказаться: либо от мыслей о жизни, которые не касаются меня лично и которые я поэтому могу доверить кому угодно, либо от самой жизни, от событий, происходящих со мной, которыми я ни с кем, кроме бумаги, делиться не вправе. Я выбрал события…

Но, может, я вовсе не выбирал, а само оно, главное событие — Люба — вошло в дневник, и для других размышлений места не оказалось? Не могу же я назвать философской мыслью то, что любовь острее всего познается в разлуке! Это и без меня всем известно. Но некоторым — теоретически, а я, увы, убедился в этом на собственном опыте.

Считаю дни, оставшиеся до ее возвращения: столько, сколько минуло со дня отъезда… на один день меньше, чем с того дня… на четыре дня меньше… По вечерам не знаю куда девать себя: в голове одно и то же (подсчитываю дни. воображаю, как мы увидимся!), а поделиться этими думами ни с кем не могу. Другим они вовсе не интересны… Разве можно перевоплотиться в того, кто любит? В лучшем случае — походя восхитятся («Как в девятнадцатом веке!»), в худшем — походя удивятся («Что он нашел в ней?»). Тетя удивляется. И накануне возвращения Любы, то есть сегодня, я ей сказал:

— Наконец я научился тому, чего не умел!

— А именно?

— Принимать решения.

— И что ты решил?

— Не могу жить без нее!

У тети Зины свое видение мира:

— Разлука лишь в первый период все обостряет. Если и Люба задержалась в своей Костроме на месяц или на два…

— Я бы сошел с ума!

— Разве этого еще не случилось?

— Тетя Зина, дорогая… я тебе за все благодарен, но мне уже двадцать один год — и я обрубаю трос!..

— Голыми руками с этим не справишься.