Все это она произнесла так, точно обращалась к бывшему уголовнику, которого исправляла «доверием».

Следующая фраза тоже напоминала судебную хронику:

— И я же обязана реабилитировать тебя! Тетя остановилась, обхватила голову, которая болела и потому не могла принимать быстрых решений.

— Ну, прочитай несколько абзацев из «Героя нашего времени»… Перевоплотись в Печорина! А потом в Рудина, если тебе захочется. Но только с использованием всех жестов и других возможностей твоей незаурядной «фактуры».

Возможности эти были велики: Герман вполне мог бы поступить в ателье манекенщиком.

Мы шли переулком, который расширяли, благоустраивали — и он уже несколько лет не вылезал из строительных заборов. Прохожие здесь попадались не часто… А те, которые встречались, вздрагивали от восклицаний и телодвижений Германа.

Прочитав первый монолог, он по-дантесовски покорительно взглянул на Любу.

— Вы опять хотите мне что-то сказать? — осведомилась она. И нарочито спохватилась: — У меня… что-то не так, не на месте?

Покорительный взгляд угас.

— Мы зашли довольно далеко, — вернулся из перевоплощений на землю Герман.

— От дома, ты хочешь сказать? — уточнила Люба. — Тогда не «зашли», а ушли.

Тетины родинки и веснушки вновь вырвались из засады на выручку Герману. Это было видно и в полутьме.

— А «лишние люди» прошлого века? Сегодня мы увидели их! — воскликнула тетя. — Как живые, да? Как живые!

Зачем им менять адреса? — Люба повела плечами. — Жили бы себе спокойно на книжных страницах!

— Менять адреса? Какое-то у тебя почтово-телеграфное мышление!

— Инициатива хороша там, где она требуется, — не сдавалась Люба. — Это и литературных конференций касается.

— Теперь еще и спина разболелась, — пожаловалась тетя. И погладила поясницу. — «Забыться и заснуть…» Обопрусь на Митину руку! А ты, Герман, проводи Любочку.

— У него фактура надежнее: вы на нее и обопритесь, — возразила Люба. — А меня Митя проводит. Как всегда…

Я приосанился.

Герман бросил на Любу еще один призывный дантесовский взгляд. Но от меня оторвать не сумел. Когда мы с Любой пересекали площадь, я сказал:

— Это само по себе попахивает литературным сюжетом.

— Это попахивает предательством, Митенька. Люба закашлялась, будто запах предательства попал ей в нос, проник в легкие.

— Есть люди до того в своем собственном сознании безукоризненные, что любую подлость совершают как бы невзначай и непременно — с позиций честности, «по зову долга».

Эта мысль, я думаю, обогатит мой дневник. Но кого она имела в виду? Неужели…

* * *

Сегодня некоторые мои однокурсницы ощутили большое душевное облегчение: Люба Калашникова решила перейти на вечернее отделение.

Она поднялась на третий этаж к заместителю декана. который сам-то всего два года назад окончил наш институт. Несколько раз я заглядывал в деканат, а он все никак не мог написать в левом углу ее заявления: «Согласен» или «В приказ». Ему не хотелось слишком быстро решать этот простои вопрос. Он до такой степени не торопился, что я подумал: «Тоже пойду работать на почту! Чтобы видеть, как там и что… Она будет принимать телеграммы, а я буду их разносить.