– Бедняга, – сказал Харгривз, – он был уже одной ногой в могиле, когда я делал этот снимок. И он это знал. Человек он был мужественный, как все крумены. Мне хотелось иметь что-то на память о нем.

Мюллер сказал:

– Я еще не во всем признался вам, сэр. Я случайно дал Кэслу не тот экземпляр. У меня было их два: один – чтобы показать ему, а другой я набросал для моего отчета о поездке, и я их спутал. Там, правда, нет ничего сугубо секретного – сугубо секретное я бы здесь бумаге не доверил, – но некоторые неосторожные фразы есть…

– Право же, Мюллер, вам нечего беспокоиться.

– И тем не менее я не могу не беспокоиться, сэр. Вы здесь живете в совсем другой атмосфере. Вам почти нечего бояться – не то что у нас. Этот черный на снимке – он вам нравился?

– Это был друг – друг, которого я любил.

– А вот я такого ни об одном черном не могу сказать, – заметил Мюллер. И отвернулся от фотографии. На стене напротив висела африканская маска.

– Я не доверяю Кэслу. – И добавил: – Доказать я ничего не могу, но есть у меня интуиция… Лучше бы вам назначить кого-нибудь другого, чтобы ввести меня в курс дела.

– Интересующим вас материалом занимались только двое. Дэвис и Кэсл.

– Дэвис – это тот, который умер?

– Да.

– Вы так легко ко всему тут относитесь. Я порой завидую вам. К таким вещам, как черный ребенок. Знаете, сэр, по нашему опыту, нет человека более уязвимого, чем сотрудник разведки. Несколько лет назад у нас в БОСС произошла утечка информации – из сектора, занимающегося коммунистами. Оказалось, это был один из самых дельных наших людей. Он тоже водил дружбу с коммунистами – и дружба взяла верх. Карсон к этому делу тоже имел отношение. Был и другой случай: один из наших сотрудников блестяще играл в шахматы. И на разведку он смотрел как на своеобразную игру в шахматы. Ему было интересно выступать лишь против первоклассных игроков. Под конец ему это надоело. Слишком легко все получалось – вот он и решил поиграть со своими. Думаю, он был вполне счастлив, пока продолжалась игра.

– И что же с ним стало?

– Теперь он уже мертв.

Харгривз снова подумал о Мелмотте. Люди так говорят о мужестве, точно это достоинство первой величины. А это мужество, если известный всем мошенник и банкрот садится за столик в обеденном зале палаты общин? Можно ли оправдать любой поступок, если он требует мужества? И является ли мужество, проявленное в любом деле, – доблестью?

Он сказал:

– Мы вполне уверены, что утечка была связана с Дэвисом, и теперь мы ее закрыли.

– Вовремя подоспевшая смерть?

– Цирроз печени.

– Я ведь говорил вам, что Карсон умер от воспаления легких.

– А Кэсл, как я случайно знаю, не играет в шахматы.

– Бывают и другие побудительные причины. Пристрастие к деньгам.

– К Кэслу это, безусловно, не относится.

– Он любит жену, – сказал Мюллер, – и ребенка.

– И что из этого следует?

– Они оба черные, – кратко ответил Мюллер, глядя через комнату на фотографию вождя круменов («с таким видом, – подумал Харгривз, – точно даже я у него на подозрении»), – так прожектор на мысе Доброй Надежды ощупывает неприветливые воды в поисках вражеских судов.