Через пять минут Сара вернулась и сказала:

– Я говорила с твоей мамой. Не могу сказать, чтобы она обрадовалась. Она ждет кого-то к обеду. А как будет с Буллером?

– Я что-нибудь придумаю.

Без десяти девять они с Сэмом уже готовы были ехать. У дверей стояло такси. Все происходящее казалось Кэслу до ужаса нереальным. Он сказал:

– Если ничего не случится, ты вернешься. Сделаем вид, что мы помирились.

Из них троих Сэм, по крайней мере, был счастлив. Кэсл видел, как он смеется, разговаривая с шофером.

– А если…

– Приехала же ты в «Полану».

– Да, но ты сам как-то сказал, что дважды ничто в точности не повторяется.

Они вышли к такси, забыв даже поцеловаться, а потом вспомнили и поцеловались, но не вложив в поцелуй ничего, ничего не чувствуя, кроме разве того, что не может быть, чтобы он куда-то уехал, – просто им все это снится. Они ведь всегда делились снами – этими закодированными посланиями, которые порой не разгадать, как загадку.

– Могу я тебе позвонить?

– Лучше не надо. Если все будет в порядке, я сам позвоню тебе через несколько дней из автомата.

Такси тронулось, и Кэсл не мог различить даже ее силуэта из-за дымчатого заднего стекла. Он вернулся в дом и стал укладывать вещи в сумку, которую можно было бы взять с собой и в тюрьму и в бега. Пижама, банные принадлежности, маленькое полотенце… поразмыслив, он положил еще и паспорт. Затем сел и начал ждать. Он услышал, как отъехала машина соседа, и воцарилась тишина. У него было такое впечатление, будто он – единственный живой человек на всей Кингс-роуд, если не считать полиции в участке на углу. Дверь распахнулась, и вперевалку вошел Буллер. Он присел на задние лапы и уставился на Кэсла, словно гипнотизер, своими выпученными глазами.

– Буллер, – шепотом произнес Кэсл, – Буллер, какой же ты всегда был чертовой докукой, Буллер.

Буллер продолжал на него смотреть – так он давал знать, что пора вывести его на прогулку.

Четверть часа спустя, когда Буллер все еще сидел и смотрел на Кэсла, зазвонил телефон. Кэсл не стал снимать трубки. Телефон звонил и звонил, будто плакал ребенок. Это не могло быть сигналом, которого он так ждал: ни один куратор не станет так долго звонить: по всей вероятности, это кто-то из друзей Сары, подумал Кэсл. Уж во всяком случае, звонят не ему. У него друзей нет.

Доктор Персивал сидел в холле клуба «Реформа» возле монументальной широкой лестницы, словно специально так построенной, чтобы выдержать солидных пожилых государственных мужей-либералов с бородками или бакенбардами, этих столпов честности и неподкупности. Когда Харгривз вошел в холл, там сидел, кроме Персивала, еще лишь один член клуба, маленький, незаметный и очень близорукий: он с трудом разбирал биржевую сводку на ленте телетайпа. Харгривз сказал:

– Я знаю, сегодня мой черед, Эммануэл, но «Клуб путешественников» закрыт. Надеюсь, вы не возражаете, что я пригласил Дэйнтри присоединиться к нам.

– Что ж, это не самый веселый собеседник, – заметил доктор Персивал. – Какие-то неприятности по части безопасности?

– Да.

– Я-то надеялся, что после Вашингтона вы хоть немного поживете спокойно.

– На нашей работе долгого спокойствия ожидать не приходится. Я, во всяком случае, едва ли когда-либо буду наслаждаться покоем, и вообще, почему я не подаю в отставку?

– И не говорите об отставке, Джон. Одному Богу известно, какого типа может навязать нам Форин-офис. Что же вас тревожит?

– Дайте мне сначала выпить.

Они поднялись по лестнице и сели за столик на площадке перед рестораном.