– Я весь день не выходил из дома.

– Вот как?

Кэсл подумал: «Не то я сказал, если утром звонили со службы». И добавил: – Только выводил собаку в сад.

Дэйнтри взял стакан с виски, долго смотрел на него, потом, точно газетный фоторепортер, быстро оглядел комнату. Так и казалось, что веки у него щелкают, как затвор фотоаппарата. Он сказал:

– Надеюсь, я вам не мешаю. Ваша супруга…

– Ее нет дома. Я сейчас совсем один. Если не считать, конечно, Буллера.

– Буллера?

– Моего пса.

Их голоса подчеркивали глубокую тишину, царившую в доме. Они поочередно нарушали ее, обмениваясь ничего не значащими фразами.

– Надеюсь, я не слишком много налил вам воды в виски, – заметил Кэсл. Дэйнтри так и не притронулся к напитку. – Я как-то не подумал…

– Нет, нет. Именно так я и люблю.

И снова опустилась тишина, словно тяжелый противопожарный занавес в театре.

– Дело в том, что у меня небольшая неприятность, – доверительным тоном начал Кэсл. Сейчас, пожалуй, было самое время установить непричастность Сары.

– Неприятность?

– От меня ушла жена. Вместе с нашим сыном. Уехала к моей матери.

– Вы хотите сказать, вы поссорились?

– Да.

– Мне очень жаль, – сказал Дэйнтри. – Это ужасная штука. – Казалось, он считал такую ситуацию столь же неизбежной, как смерть. – Помните, – сказал он далее, – когда мы с вами в последний раз виделись… на свадьбе моей дочери? Вы тогда были так любезны, что поехали потом со мной к моей жене. Мне было чрезвычайно приятно, что вы были со мной. Я еще разбил там одну из ее сов.

– Да. Я помню.

– По-моему, я даже не поблагодарил вас по-настоящему за то, что вы со мной поехали. Тогда тоже была суббота. Как сегодня. Она ужасно разозлилась. Я имею в виду: моя жена – из-за совы.

– Нам пришлось тогда срочно уехать из-за Дэвиса.

– Да, бедняга.

И снова, как в старину после заключительной реплики, опустился противопожарный занавес. Скоро начнется последний акт. А сейчас – антракт и время идти в бар. Оба одновременно выпили.

– А что вы думаете по поводу его смерти? – спросил Кэсл.

– Не знаю, что и думать. Сказать по правде, стараюсь не думать об этом вообще.

– Считают, что он был повинен в утечке, которая произошла в моем секторе, да?

– Начальство не очень-то все раскрывает офицеру безопасности. А почему вы так решили?

– Обычно ребята из спецслужбы не проводят обыска, когда кто-то из нас умирает, – так не заведено.

– Нет, полагаю, что нет.

– Вам тоже смерть Дэвиса показалась странной?

– Почему вы так говорите?

"Мы что же, поменялись ролями, – подумал Кэсл, – и я допрашиваю его?"

– Вы же только что сказали, что стараетесь не думать о его смерти.

– В самом деле? Не знаю, что я имел в виду. Возможно, на меня подействовало ваше виски. Вы, знаете ли, совсем немного подлили в него воды.

– Дэвис никому ничего не выдавал, – сказал Кэсл. Ему показалось, что Дэйнтри смотрит на его карман, который лежал на подушке кресла, обвиснув под тяжестью револьвера.

– Вы в этом уверены?

– Я это знаю.

Трудно было бы яснее выразиться, чтобы взвалить вину на себя. Быть может, в конце концов, Дэйнтри и не так уж плохо ведет допрос, и эта застенчивость, и смущение, и откровенные признания – на самом деле лишь новая метода поведения с подозреваемым, которая ставит Дэйнтри классом выше сотрудников МИ-5.