– Не за коммунизм. Сейчас я всего лишь подбитый в бою.

– Они вас в Москве вылечат.

– В психиатрической больнице?

После этой фразы мистер Холлидей умолк. Обнаружил ли он трещинку в диалектике Гегеля, или же это было молчание, продиктованное болью и сомнением? Кэсл так этого и не узнает, ибо впереди, сквозь завесу дождя, засветились, расплываясь, огни отеля.

– Выходите здесь, – сказал мистер Холлидей. – Лучше, чтоб меня не видели. – Мимо них, когда они остановились, тотчас протянулась длинная светящаяся цепочка: передние фары машин зажигали задние фары ехавших впереди. В лондонском аэропорту с грохотом садился «Боинг-707». Мистер Холлидей что-то искал на заднем сиденье. – Я забыл кое-что. – Он выудил с сиденья полиэтиленовый мешок, какие дают в аэропортовских беспошлинных лавках. – Переложите вещи из чемодана сюда, – сказал он. – Портье может заметить, если вы пойдете к лифту с чемоданом.

– Мешок слишком маленький.

– Тогда оставьте то, что не войдет.

Кэсл повиновался. Он понимал: хотя он столько лет занимался секретной работой, в чрезвычайных обстоятельствах этот человек, завербованный в юности в Архангельске, был куда большим знатоком своего дела.

Кэсл нехотя расстался с пижамой, подумав, что в тюрьме ему что-нибудь дадут, и со свитером. «Если я до них доберусь, обеспечат же они меня чем-то теплым».

Мистер Холлидей сказал:

– У меня есть для вас маленький подарок. Книжка Троллопа, которую вы искали. Второй экземпляр вам теперь уже не нужен. Книга длинная, но вам предстоят долгие ожидания. На войне всегда так. Называется роман «Как мы нынче живем».

– Это книга, рекомендованная вашим сыном?

– О, я тут немножко вас обманул. Троллопа читаю я, а не сын. Его любимый автор некто Роббинс. Вы уж извините меня за этот маленький обман: мне хотелось, чтобы вы, несмотря на эту его лавку, немного лучше думали о нем. В общем-то он неплохой мальчик.

Кэсл пожал мистеру Холлидею руку.

– Уверен, что неплохой. Надеюсь, все будет с ним в порядке.

– Помните. Идите прямо в номер четыреста двадцать три и ждите.

С полиэтиленовым мешком в руке Кэсл зашагал к ярко освещенному отелю. У него было такое чувство, будто он уже отрезан от всего, с чем была связана его жизнь в Англии, – даже Сара и Сэм находились вне пределов досягаемости, в доме его матери, который никогда не был для него своим. Он подумал: «Я чувствовал себя в большей мере дома в Претории. Там у меня были дела. А сейчас никаких дел у меня не осталось». Сквозь дождь до него донеслось: «Счастливо, сэр. Самого большого вам счастья». И он услышал, как отъехала машина.

Кэсл даже растерялся: войдя в дверь отеля, он словно попал на карибский курорт. Никакого дождя. У бассейна – пальмы, а наверху – небо, усеянное бесчисленными крошечными звездочками, воздух, который он вдыхал, был теплым, душным и влажным, – ему сразу вспомнились далекие дни, когда он ездил в отпуск вскоре после войны, ну и, конечно, вокруг – как всюду на карибских островах – звучала американская речь. Он мог не волноваться – никто не заметил его: портье за длинной стойкой были слишком заняты приезжими американцами, только что привезенными из какого же аэропорта – Кингстон? Бриджтаун? Мимо прошел черный официант, неся два ромовых пунша молодой паре, сидевшей у бассейна. Лифт был рядом – он стоял с открытой дверью, и однако же Кэсл медлил, не в силах прийти в себя… Молодая пара, сидевшая под звездами, опустила соломинки в бокалы и принялась накачиваться пуншем. Кэсл вытянул руку, чтобы убедиться, что нет дождя, и кто-то за его спиной произнес:

– Да никак это Морис! Ты-то что делаешь в этой забегаловке?

Кэсл дернулся было, намереваясь сунуть руку в карман, и оглянулся.