[строки из сборника «Детский цветник стихов» английского писателя Роберта Луиса Стивенсона (1850-1894)].

– А что такое – «границ»?

– Граница – это где одна страна кончается, а другая начинается.

«Трудновато для понимания», – еще произнося эти слова, подумал Кэсл, но Сэм не стал переспрашивать.

– А что такое грех, которому нет прощенья? Они что – шпионы?

– Нет, нет, не шпионы. Просто мальчику было сказано не выходить из сада, а он…

– А кто ему так сказал?

– Наверное, отец или мать.

– И это – грех?

– Это стихотворение написано давно. Люди тогда были строже, да и потом – это же все несерьезно.

– А я считал, что убийство – вот это грех.

– Да, убивать людей, понимаешь ли, – нехорошо.

– Так же, как уходить из сада?

Кэсл начал жалеть, что напал на это стихотворение, что пошел по той стезе, где остались отпечатки его долгого пути по жизни.

– Ты что, не хочешь, чтобы я тебе читал?

Он пробежал глазами несколько строк дальше – они показались ему достаточно безобидными.

– Не этот стих. Я его не понимаю.

– Ну а какой же тогда?

– Есть тут один такой про человека…

– Про фонарщика?

– Нет, не этот.

– А что человек делает?

– Не знаю. Там темно.

– Ну, по этой примете трудно искать.

Кэсл стал листать книжку назад – в поисках мужчины, который что-то делает в темноте.

– Он еще едет на лошади.

– Вот это? – И Кэсл прочел:

– Да, да, вот это.

– Читай же. Почему ты остановился?

– Вот этот стих. Этот стих я люблю больше всего.

– Немного страшноватый, – сказал Кэсл.

– Потому я его и люблю. А у того человека есть маска из чулка?

– Здесь же не сказано, Сэм, что он грабитель.

– Тогда почему он скачет мимо дома туда и сюда? А лицо у него такое же белое, как у тебя и у мистера Мюллера?

– Тут ничего об этом не сказано.

– По-моему, он черный – черный как шапка, черный как кошка.

– Почему?

– По-моему, все белые боятся его и запираются в доме, а то он придет с таким большим ножом и перережет им горло. Медленно так, – добавил мальчик со смаком.

«Сэм выглядит сегодня каким-то особенно черным», – подумал Кэсл. Он обнял мальчика, словно стремясь от чего-то его уберечь, но ему же не уберечь его от жестокости и мстительности, которые начинали пробуждаться в детской душе.

Кэсл прошел в свой кабинетик, отпер ящик и достал соображения Мюллера. Озаглавлены они были: «Окончательное решение проблемы». Мюллер, видимо, без колебания произнес эту фразу при немцах, и предложенное им решение явно не было отвергнуто – они по-прежнему готовы были его обсуждать. И снова, как наваждение, перед мысленным взором Кэсла возникла та картина: умирающий ребенок и стервятник.

Он сел и тщательно переписал соображения Мюллера. Он даже не стал утруждать себя и перепечатывать их. Анонимность машинки, как показало дело Хисса, крайне относительна, да и вообще у Кэсла не было желания принимать элементарные меры предосторожности. Зашифровать документ по книге он не мог, так как распростился с этим в своем последнем донесении, закончив его словом «Прощайте». Сейчас, написав название «Окончательное решение проблемы» и тщательно переписав весь текст, он впервые почувствовал свою солидарность с Карсоном.