Изменить размер шрифта - +
Тот же стёбный юмор, что и в фильмах «Carry On», которые мы смотрели, и в нахальных открытках, которые мы слали из-за моря. Когда «Пистолеты» играли в Финсбери Парке пару лет назад, люди говорили, они идут против собственных идеалов, что снова собираются, но для «Пистолетов» это было то, что надо. Они хотели денег, а если люди готовы раскошелиться на двадцать пять фунтов, чтобы увидеть, как они зажигают, кто тут виноват?

Хо не мог весить больше шестидесяти килограмм, и ему было не меньше шестидесяти лет, но он был крепкий ублюдок. Как он выкуривал трубку и выпивал три бутылки «Хайнекена» для разогрева, а потом гонял меня от стены к стене, я так и не понял. Он был полукитаец, полубританец, его отец — госслужащий, который подцепил китайскую девчонку в клубе и сделал ей ребёнка. Хо было по фигу, по крайней мере, он так говорил. Наверно, глубоко внутри ему было совсем не всё равно, но он не понаслышке знал про самоконтроль, и он взял китайскую фамилию матери. Он не верил в сострадание, ни к себе, ни к другим. Его жена — круглолицая женщина, но милая, на тридцать лет моложе. Хо, если вычесть философию и каратэ, оставался мальчишкой, и не только с опиумом и «Хайнекеном». Они с женой жили в комнатах дальше по коридору, и он иногда приглашал меня послушать кассеты Боба Марли, записи, которые он достал на одном из рынков Чунцина. Хо говорил, ему нравится Марли, потому что его отец тоже был британцем. Я некоторое время занимался каратэ, но я не слишком дисциплинирован, опять запил, потом забил, вернулся в Китай, где услышал про Смайлза и решил вернуться в Англию.

Я знал основы, когда вернулся, но прошло больше года, и только когда меня взяли за нападение на окраине Грейпса, и я влетел на шесть месяцев, я снова вернулся к каратэ. Это была самозащита, по крайней мере, я помогал парню, которого избивали, но копперам было до транды. В тюрьме было очень погано, и порядки кошмарные, но хуже всего оказалась потеря свободы. Для меня это был кошмар. Ребята там держались неплохо, у каждого своя история и своя жизнь, по которой они скучали, но мне скука напрочь сносила башню, я знал, что не могу никуда пойти — подвид клаустрофобии. Стало вдруг так важно сходить в магазин на углу и купить газету. Там, внутри, не хватало места. Что-то во мне разладилось. Я думал, я сломаюсь под приговором ублюдков, которых я всегда ненавидел. Тюрьма тоже стала уроком, и один старик дал мне толчок, который сбросил напряжение. Я начал снова читать о каратэ, заказывать книги в библиотеке, всё хорошенько обдумал, и к освобождению у меня был хороший план. Я никогда не был крутым, не строил свою репутацию, не пудрил нос, ходил в спортзал и держался подальше от тяжёлых наркотиков. И всё перевернулось. Невозможно победить систему, сидя за решёткой, так что я принял игру и влился в поток, но я не сдался, просто сменил методы. Я вспомнил, чему учил меня Хо, и всё сложилось, во мне появилась решимость, какой никогда не было.

Когда меня выпустили, первым делом надо было разобраться с жильём. Я никогда не воровал, но тут подвернулась работа кинуть большую фирму, крупную фармацевтическую кампанию, которую обвиняли в жестоком обращении с животными. Я был уверен, что мы поступаем с ними честно, и вышел из дела с одиннадцатью штуками. Это было простое ограбление, никакого насилия, и это было одноразовое дело. Достаточно, чтобы внести задаток за квартиру, которая никому была не нужна, и начать её чинить. Я начал заниматься каратэ, увлёкся, начал применять стандарты Джона Хо к более брутальным школам. Прошёл классификацию и получил свой чёрный пояс. Я ничего не умел, и провёл немало месяцев в размышлениях, чем зарабатывать на жизнь, и ответ всплыл за неделю до выхода из тюрьмы. Это было так очевидно, я даже расстроился, что не подумал об этом годы назад. Единственное, в чём я разбирался — музыка, в основном, панк, так что мне всего-то надо было использовать свои знания. Это я и сделал.

Быстрый переход