— То есть я все-таки оказался тем самым пятиногим чудищем, — горько заключил я. Лучше бы эти уроды просто посчитали меня шпионом. Был бы какой-то шанс выжить! Но исследователи… Ох. — И что теперь? Меня запрут в клетке или сразу препарируют, чтобы изучить эту саму блокировку?

— Нет-нет, что вы, Виталий Родионович! Никаких клеток! — вскинулся Грац и затараторил: — На те два месяца, что отведены для обследования, вам предоставят квартиру в одном из флигелей этого особняка, с прислугой и очень приличным поваром. Никаких вскрытий, вообще никакой хирургии и вмешательства в работу вашего организма. Они будут только наблюдать вас. Ну может, попросят пройти несколько тестов, позанимаетесь медитацией… Меня клятвенно заверили, что никакой опасности для вашей жизни и здоровья эти исследования не представляют. К тому же, думаю, вам и самому будет не лишним избавиться от этой блокировки. А специалистов лучше, чем работающие здесь, я не знаю.

— Думаете, оно мне так нужно? — Я скептически хмыкнул, стараясь не заскрежетать зубами от злости. — Жил же я до сих пор без этих ваших паранормальных способностей и дальше проживу.

— Это там, у вас, такие способности считаются ненормальными, а здесь не уметь пользоваться ими это все равно, что быть слепым и глухим. Хотите обречь себя на жалкое существование калеки? Вы ведь даже на работу не сможете устроиться без минимальных навыков в манипуляциях! — ответил профессор, начиная горячиться. Судя по поведению, он и сам не очень-то верит тому, что говорит. А это плохо. Очень плохо.

— Знаете, уважаемый, — от такого обращения Грац дернулся, как от пощечины, — кажется, я поторопился, отказавшись от хольмганга.

Профессор сник и пожал плечами. В нем словно бы что-то перегорело.

— Виталий Родионович, мне действительно жаль, что так получилось. Если бы не эта блокировка, все ваше общение с Особой канцелярией действительно свелось бы к выправлению документов… А теперь… но это же всего на два месяца, поймите. А потом вы вольны будете распоряжаться собой, как пожелаете.

Последнюю часть Грац почти прошептал.

— Вы же не думаете, что я вот так, запросто вам поверю, Грац? Ну и правильно делаете. В общем так. Как я понимаю, рыпаться бесполезно. У входа в кабинет наверняка стоят дюжие молодцы с однозначным приказом на случай моего агрессивного поведения, — проговорил я, чувствуя, как в груди заворочался зверь. Здравствуй, родной, давно не виделись. Если дело дойдет до стычки, он вырвется на волю, и амба. Живых не останется. Проверено. Глубоко вдохнув и с некоторым трудом успокоив учащающийся пульс, я глянул на притулившегося у окна адъюнкта и договорил: — Поэтому я подчиняюсь… Но учтите, профессор, если я пойму, что в результате этих исследований мне не выжить, клянусь, сбегу. Тогда можете не рассчитывать на хольмганг и прочие благородные игры. Я просто приду и перережу вам глотку. За обман.

— Виталий Родионович, это только на два месяца, после которых вы будете свободны как птица. — Грац глянул на меня обреченно. Ну да, они же здесь все сенсы, в той или иной мере. Понял, что я не вру. — Я понимаю ваше недоверие. Не могу не понять. Но обещаю: по прошествии этого времени я приду сюда и снова принесу вам свои извинения. А как на них ответить, решите сами. Можете и зарезать, не сходя с места. А сейчас, прошу извинить, мне пора.

Дойдя до порога, профессор вдруг обернулся, замерев на мгновение, коротко кивнул и вышел вон. А я остался сидеть за старым столом и бездумно пялиться на лежащие передо мной листы анкеты. Попили, блин, пивка!

Прошло минут сорок, прежде чем я понял, что полностью успокоился и пришел в себя.