— Куда вы хотите ехать?

— В дом свекрови. Я провела ночь в больнице.

Я сообщил Килси, куда мы направляемся и прибавил, что, возможно, позднее найду его в морге, после чего мы начали подниматься по тропе, которой я пришел. Джин быстро шла впереди меня, словно убегая от действительности.

Неподалеку от трибун, где я оставил машину, были устроены столы из бревен и досок, за которыми сидело около сотни мужчин, поедая гуляш, выдаваемый полевой кухней. Большинство при виде нас подняли головы, некоторые приветственно замахали, а двое или трое закричали «ура». Джин шла не оглядываясь, с опущенной головой и вскочила в машину, словно за ней гнались.

— Это я виновата! — сказала она, злясь на себя. — Мне не надо было показываться в этой одежде...

Мы долго ехали окружной дорогой по окраинам города. Я пытался вызвать ее на разговор о муже, но она была не расположена к этому, сидела, опустив голову, погруженная в свои мысли.

Она выпрямилась и поглядела вокруг лишь тогда, когда мы въехали в каньон миссис Броудхаст. Пожар дошел почти до входа в него, опалив деревья и кусты по сторонам дороги. Большинство домов в каньоне Истейтс остались нетронутыми, лишь некоторые сгорели без видимых причин. От одного не осталось ничего, кроме мраморного камина, который торчал среди пепла и переплетений перекрученных труб, словно жертвенник Венеры. На пепелище ковырялись два человека.

Путь огня был так же переменчив в глубине каньона. Деревца авокадо миссис Броудхаст казались нетронутыми, но чуть дальше торчали лишь черные скелеты олив. Эвкалипты, возвышающиеся над крышей дома, потеряли большую часть ветвей и всю листву, сарай сгорел. Сам дом был обожжен, но цел.

У Джин был ключ, мы вошли. Запертый дом, полный горького запаха дыма, казался брошенным уже давно. Потертая викторианская мебель выглядела так, словно годилась лишь на свалку. Даже чучела птиц в витринах, казалось, помнили лучшие времена. У большого пестрого дятла был всего один стеклянный глаз и розовая, выцветшая грудь. Все они выглядели, словно имитация, сделанная с целью оживить мерзкий мертвый мир.

— Простите, я исчезну на минутку, — сказала Джин. — Мне нужно найти что-нибудь черное и переодеться...

Она исчезла в противоположном крыле дома, а я решил позвонить Вилли Маккею, детективу из Сан-Франциско, с которым мы провели вместе несколько дел. В поисках телефона я вошел в маленькую комнатку, прилегающую к гостиной. Здесь висели старинные фотографии предков. Из черной рамы на меня сурово глянул мужчина с бакенбардами а ля Франц-Иосиф в цилиндре, словно требуя от меня немедленного признания его высшего положения.

Его лицо напомнило мне миссис Броудхаст, однако ничего не добавляло для ее понимания. Я видел ее молодой и энергичной, а потом — больной и беспомощной. Чего-то мне не доставало для заполнения пустоты между двумя версиями ее личности, чего-то, объяснившего то, что муж бросил ее, а сын так и не смог избавиться от ее влияния.

В комнатке, помимо другой мебели, стояла черная кожаная козетка, словно приглашающая прилечь, и столик из полированного вишневого дерева с углублениями для колен. На столике лежала потертая кожаная папка, а на ней стоял телефон. Я сел возле столика, удобно расположив колени в углублениях, и набрал номер конторы Вилли Маккея на Джери-Стрит в Сан-Франциско. Секретарша соединила меня с его частной квартирой на верхнем этаже того же дома. Здесь трубку сняла другая женщина с менее официальным голосом и через минуту отозвался Вилли.

— Звякни попозже, Лью. Ты прервал меня в самый интимный момент...

— Звякни ты.

Продиктовав ему номер миссис Броудхаст, я положил трубку и открыл кожаную папку. Внутри было несколько листов бумаги и поблекшая карта, рисованная пером на помятом, пожелтевшем листке. Карта представляла собой изображение практически половины прибрежной равнины, ныне занимаемой Санта-Терезой, а окружающие ее холмы и предгорья напоминали отпечатки пальцев и следы зверей.