Сергей Магомет. Человек-пистолетили Ком
В понедельник двадцать третьего февраля тысяча девятьсот восемьдесят первого года в Кремле открывали очередной исторический двадцать шестой съезд КПСС. В понедельник утром я и мой друг Сэшеа, с которым мы еще в институте учились в одной группе, сидели в прокуренной нише на лестничной площадке черного хода нашего учреждения и, попыхивая сигаретами, обозревали из окна индустриальный пейзаж. — А тебе не кажется, что наша жизнь потеряла смысл? — как бы между прочим спросил меня Сэшеа. — А тебе? — спросил я. — Я-то в этом уверен, — кривовато ухмыльнулся он. — Может быть, — покладисто согласился я, — может быть… — И тебе — все равно? — мрачнея, поинтересовался мой друг, пристально следя за моей реакцией. Я неторопливо загасил окурок о внутреннюю сторону подоконника и, отправив его в запорошенную пеплом эмалированную плевательницу, признался, что как-то не думал об этом. — Нет, — не отставал Сэшеа, — я вижу, что тебе все равно. И это очень в твоем духе. — Почему это — в моем духе? — Потому что ты всегда полон оптимизма. — Почему это я всегда полон оптимизма? — Поверь мне… Я очень хорошо изучил тебя за годы нашего знакомства. Должен тебе сказать, ты часто бываешь полон самого дурацкого оптимизма. — Может быть, — уклончиво кивнул я, — может быть… Я тоже достаточно хорошо изучил моего друга. — Да, — с нажимом сказал Сэшеа. — И жаль, что ты не видишь себя со стороны. Если бы ты посмотрел на себя со стороны, ты бы не обрадовался. — Пожалуй, — согласился я. Сэшеа задумался. — Хочешь, я скажу тебе одну вещь? — спросил он, немного погодя. — Скажи. — Это будет довольно жестокая вещь, — предупредил он. — Давай, выкладывай. — Но ты не должен обижаться на меня, старик. Все равно, кроме меня, тебе этого никто не скажет. — Заранее тебе благодарен, старик. — Не нужно сейчас шутить, хорошо? — попросил Сэшеа. Он даже положил мне на плечо руку, чтобы я не шутил. Я вздохнул. Он еще помолчал, а потом сообщил: — Ты очень ОПУСТИЛСЯ за последнее время — вот что. Такие слова меня удивили, а он, видя мое недоумение, поспешил продолжить: — Да-да, ты очень опустился. Ты ничего не замечаешь. Мне даже кажется, что ты как-то поглупел… Или отупел… — Ты сам отупел. — Не обижайся. Я предупреждал, что это будет жестокая пещь. — Всё? — спросил я. — Пока все, старик, — снова усмехнулся Сэшеа, ожидая, что я еще что-то скажу или спрошу, но я молчал и смотрел в окно на производственные строения, тесно громоздившиеся друг на друга как бы для спаривания. Потом я стал рассматривать похабные рисунки, которыми сотрудники исцарапали весь подоконник. — Это и неудивительно, — со вздохом продолжал Сэшеа, видя, что я молчу, — если каждый день приходить сюда, дышать этим гнилым воздухом. В конце концов сделаешься таким же уродом, как и все… — По-твоему, все наши — уроды? — А, по-твоему, нет?.. Все как на подбор. И Эмилия, и Сидор, и Оленька. А выдающийся урод среди них — это, конечно, Фюрер! Или, по-твоему, он достойный человек? — В общем, урод… Согласиться было нетрудно. |
