— О чем ты?

— Ты хорошо ладишь с отцом. Как будто умеешь общаться с маразматиками.

Он сделал еще глоток.

— У матери Моны была болезнь Альцгеймера с ранним началом, Маршели. Процесс развивался медленно, и вначале все шло не так плохо. Но потом она упала, сломала бедро, и ее положили в больницу Виктории в Глазго. В гериатрическую палату.

Женщина сморщила нос:

— Ей это вряд ли понравилось.

— Это было ужасно, — что-то в голосе Фина заставило ее повернуться к нему. — Я думал, такое бывает только в книгах Диккенса. Там все пропахло мочой и калом. Больные кричали по ночам. Медсестры сидели на кровати моей тещи, заслоняли телевизор, за который платила она, и смотрели сериалы, пока калоприемники больных переполнялись.

— О боже! — на лице Маршели был написан ужас.

— Мы просто не могли оставить ее там. Однажды вечером мы приехали с сумкой, упаковали тещины вещи и перевезли ее к нам. Я нанял сиделку, и старушка прожила у нас полгода, — Фин сделал еще глоток, погружаясь в воспоминания. — Я научился с ней общаться. Понял, что не надо спорить и ссориться. Осознал, что злится она из-за того, что недовольна собой, а забывчивость делает ее упрямой, — он покачал головой. — Кратковременная память у нее не работала, зато она очень ясно помнила события детства. Мы с ней могли часами говорить о прошлом. Мать Моны мне нравилась.

Маршели некоторое время молчала, потом все же спросила:

— Почему вы с Моной расстались? — и сразу же поправилась, чтобы вопрос не выглядел безжалостно прямым. — Из-за той катастрофы?

Фин снова покачал головой.

— Да, это точка невозврата, но… Вся наша совместная жизнь была удобной ложью. Если бы не Робби, каждый давно мог бы пойти своим путем. Мы были друзьями, и я не был несчастен с ней. Просто никогда ее не любил.

— Тогда почему вы поженились?

Он посмотрел Маршели в глаза и заставил себя признать правду — возможно, впервые:

— Наверное, потому, что ты вышла за Артэра.

Она пристально смотрела на него в ответ. В несколько футов, которые их разделяли, словно втиснулись все их потерянные годы. Женщина снова повернулась к кастрюле, чтобы выиграть несколько секунд.

— Ты не можешь винить меня за это! Ты фактически прогнал меня.

Дверь дома открылась, и вошел Фионлах. Ветер и дождь попытались залететь следом, но он быстро захлопнул дверь. С куртки юноши капало, сапоги был залеплены грязью, щеки покраснели от ударов ветра. Он явно удивился, увидев Фина у стола.

— Раздевайся и садись, — поторопила Маршели. — Ужин почти готов.

Фионлах сбросил сапоги, повесил куртку и взял из холодильника бутылку пива.

— Так что там с дедушкой?

Его мать убрала с лица волосы и подала на стол три тарелки чили кон карне с рисом.

— Твоя бабушка больше не хочет видеть его в своем доме. Сейчас он в доме престарелых «Дун Эйсдин». Мне надо подумать, что с ним делать дальше.

— А почему ты не привезла его сюда?

Маршели бросила быстрый взгляд на Фина, отвернулась. «Она винит себя», — понял мужчина и ответил за нее:

— Он нуждается в профессиональном уходе, Фионлах. И физически, и морально.

Но юноша по-прежнему смотрел на Маршели:

— Ты долго ухаживала за матерью Артэра. А она даже не была твоей родственницей!

И двадцать лет недовольства выплеснулись на него:

— А, может, ты готов менять ему постель, когда он в нее наделает? И искать его, когда он потеряется? Уговаривать его поесть? И напоминать ему все, что он забудет?

Юноша ничего не ответил.