Ни один из них не был доволен таким разделом имущества, однако же ни один не хотел продать свою часть другому и в конце концов второй собиратель с злорадством, на которое способен только собиратель по отношению к своему сочеловеку и собрату — приступил к сносу своего холма.

Понятно, не имея возможности приобрести эхо сам, он не хотел его уступить другому.

Все увещания моего дяди были напрасны.

Приказ об отсрочке во вред своего конкуррента ему, правда, удалось раздобыть, но тот аппеллировал и перенес в следующую инстанцию. Они продолжали процесс до наивысшей судебной инстанции Соединенных Штатов.

Произошла неимоверная путаница. Двое из судей были того мнения, что эхо есть личная собственность. Хотя его нельзя осязать, его можно, однако, купить и продать, а потому, эхо предмет, подлежащий обложению налогами; двое других судей считали эхо недвижимым имуществом, так как оно, очевидно, прикреплено к земле и не может быть сдвигаемо; были судьи, которые утверждали, что эхо вообще не есть собственность.

В конце концов решили, что эхо может быть предметом собственности, что оба тяжущиеся являются раздельными и независимыми владельцами двух холмов и совладельцами одного эхо: в виду этого ответчик имеет право снести свой холм, как ему одному принадлежащий, но должен внести залог в три миллиона долларов в обезпечение убытков, которые может потерпеть часть эхо моего дяди. Далее приговор воспрещал моему дяде пользоваться холмом противника для «вызова» эхо, без его позволения; в этих видах он имел право пользоваться только своим холмом; в случае же, если бы таким образом не достигался желаемый результат, суд, признавая такое положение прискорбным, считал вне своей власти изменить его. Такое же решение досталось и на долю дядинаго противника.

Вы понимаете, что случилось? Ни тот, ни другой не давал разрешения пользоваться своей собственностью и, таким образом знаменитое и великолепное эхо оставалось в бездействии, и с этого дня драгоценное владение остается в роде заколдованной принцессы, ожидающей своего избавителя.

За неделю до нашей свадьбы, пока я еще плавал в море блаженства и высшая знать собиралась отовсюду для придания большаго блеска ожидаемому событию, — пришло известие о смерти моего дяди и вместе с тем копия с его духовнаго завещания, по которой я назначался его единственным наследником. Он умер — не стало больше моего дорогого благодетеля: мысль об этом давит мое сердце еще сегодня, спустя столь долгое время. Я вручил завещание графу, моему будущему тестю, так как от слез не мог дальше читать его. Граф прочел и сказал угрюмо: — Вы это называете богатством, сэр? Это возможно лишь в вашей сумасбродной Америке. Вы единственный наследник обширной коллекции эхо, если только можно назвать коллекцией то, что разсеяно по всему американскому материку. И это не все, сэр; вы по уши в долгах; нет ни одного эхо во всей этой партии, которое бы не было заложено. Я не жестокосерд, сэр, но я должен заботиться о судьбе моего ребенка. Будь у вас хоть одно эхо, которое вы бы могли по праву назвать своею собственностью, будь у вас хоть одно эхо, свободное от долгов, куда вы бы могли удалиться с моим ребенком и которое вы бы могли культивировать с неизменным прилежанием, я бы не решился отказать вам; но я не могу выдать замуж мое дитя за нищаго. Оставь его, моя дочь! А вы, сэр, возьмите ваши заложенныя и перезаложенныя эхо и удалитесь с моих глаз навсегда.

Моя благородная Целестина, вся в слезах, любящими руками уцепилась за меня и клялась, что она охотно, даже с величайшей радостью, готова быть моей, не имей я даже во всем свете ни одного эхо.