Я уже взялся было за кофейник и кружку, но остановился, полуобернувшись к нему.

— Откуда, черт побери, ты узнал?

Фуэнтес пожал плечами.

— Я не думаю, амиго, что ты стал бы сам проделывать пулевые отверстия в собственной шляпе… Полагаю, что в тебя кто-то стрелял.

Я перевернул шляпу. Тулья с левой стороны оказалась прошита пулей. Она прошла близко… очень, очень близко!

Как можно короче я описал то, что произошло днем и прошлой ночью: как выслеживал скот, как обнаружил молодняк и повернул со следа обратно.

Фуэнтес жевал потухшую сигару и слушал. Под конец он спросил:

— С какого, ты говоришь, расстояния? Я имею в виду, как далеко он находился от тебя, когда стрелял?

Я не думал об этом, однако, припомнив особенности местности и имевшиеся там укрытия, решил, что не менее чем с трехсот ярдов.

— Вот тебе мой совет, амиго, не надевай эту рубашку, еще долго не надевай. Ты ехал на одной из лошадей «Стремени», поэтому мы отпустим ее. С трехсот ярдов он мог не узнать тебя. Он мог даже не знать тебя. Посему больше не садись на эту лошадь и не носи эту рубашку. У тебя есть другие? Если нет, то возьми мою, хотя, боюсь, она тебе будет тесна, очень тесна.

Предложение имело смысл — и весьма серьезный. Никто не может быть более уязвим, чем занятый работой ковбой, гоняющий скот в безлюдных местах, чьи мысли заняты лишь делом… А гонять коров — занятие, требующее внимательности. Когда заарканенный бык со всего маха дергает конец лассо, а ваши пальцы попадают под веревку, то их становится на пару меньше. Быстрый оборот веревки вокруг рога в неподходящий момент и… Я знал не мало ковбоев, потерявших пальцы.

Конечно, вполне возможно, что тот, кто стрелял, знал, в кого стреляет. Коли так, то от всех мер предосторожности мало пользы. А если нет, то мы сбили бы его с толку. Не мог же я потребовать хорошего стрелка, чтобы он прикрывал меня, пока я буду заниматься своим делом.

Задолго до рассвета мы уже сидели в седлах и гонялись по сильно пересеченной местности за группой больших старых быков, проворных как черти, пока не загнали их в кустарник, но пока мы продирались сквозь эти кущи, их и след простыл.

Вскоре после восхода поднялся ветер, засыпавший песком глаза. Скот забрался в густые заросли, и нам пришлось потратить ужас сколько сил, выгоняя его оттуда. Долгий, изнурительный день кончился тем, что мы заполучили несколько голов семи-восьмилеток, настроенных не более дружелюбно, чем бенгальские тигры. Если подойти слишком близко к загону, то, подкравшись из-за ограды, они могли поддеть вас на рога.

— Сегодня видел Старого Бриндла, — сообщил Фуэнтес, когда мы вели наших лошадей к хижине. — Я надеялся, что он уже сдох.

— Старый Бриндл?

— Si… здоровенный, амиго, не меньше восемнадцати сотен фунтов. Ему где-то лет девять, а рога острее ножа… и длинные… вот такие. — Он показал руками. — В прошлом году это чудовище убило мою лошадь, а меня самого загнало на дерево и еще долго после заката держало там. А потом, когда я слез, бык двинулся за мной по следу… Очень коварный, амиго… Будь повнимательней! Очень коварный! Кажется, он кого-то убил.

— Из «Стремени»?

— Из «Шпоры». А меня он просто ненавидит… Да и всех людей. Так что осторожней, амиго. Такой убьет. Будет охотиться за тобой. Он похож на разъяренного бизона, и к тому же очень коварного, амиго. Он рожден, чтобы ненавидеть и убивать.

Я уже встречал подобных. Может, не таких злых, как этот, однако лонгхорны были когда-то дикими животными, выросшими в чащобах и безлюдных местах, говорят, они не боялись ничего на свете. Те, кто видел только домашний скот, такого просто не могут представить… Бенгальский тигр и домашняя кошка — лучше сравнения не подобрать.