— Тогда беги, — сказала она.

Он подошел поближе, не отрывая взгляда от ее лица, чтобы не видеть ее тела, и начал извиняться, объяснять, даже умолять.

— Я должен идти, — сказал он. — Кое-кто приходил ночью, чтобы предупредить меня. А девушка… я навлек на нее опасность. Я должен идти к ней. Только что, на этой стене, мне кажется, я увидел, как она кричит.

— Тебе привиделось.

— Но иногда видения говорят правду. Как ты не понимаешь? Я должен идти. Я навлек на нее беду.

— Хорошо. Иди. Я ведь не держу тебя. Но послушай, не все ли равно, если ты останешься здесь только на полчасика. — Она повернулась на бок, и его глаза не могли удержаться, чтобы не проследить за движением ее тела. «Она теперь холодна, — подумал он, — но я бы мог согреть ее».

— Иди, — сказала она. — У тебя не будет другого шанса, но мне все равно. Я чувствую какое-то беспокойство — это все проклятая весна. Я пойду к Генри. Он стар и устал, но я думаю, что он больше мужчина, чем ты. — Она хоть и сказала, что уйдет, но никуда не уходила и не сводила с него слегка насмешливых глаз. Эндрю облизнул пересохшие губы. Ему захотелось пить. Он больше не пытался отвести взгляд от ее тела. Теперь он знал, что не сможет уйти.

— Я остаюсь, — сказал он. Он поставил колено на кровать, но ее руки оттолкнули его.

— Не так, — сказала она. — Я не проститутка. Разденься.

Он поколебался с минуту и посмотрел на свечу.

— Нет, здесь должно быть немного света, — шептала она с легкой дрожью возбуждения в голосе. — Так, чтобы мы могли видеть друг друга.

Он нехотя повиновался. Он чувствовал, что воздвигает барьер времени между Элизабет и какой-то помощью, которую мог бы ей оказать. Даже теперь он не мог забыть грезу, фантазию, как угодно назови, привидевшуюся в свете свечи; она отступила, когда он почувствовал, как девушка прижалась к нему всем телом.

— Ближе, — сказала она.

Его пальцы сжали ее, впиваясь в плоть. Он зарылся ртом между ее грудями. Он ничего не видел, только слышал, как она тихонько засмеялась.

— Так ты мне больно не сделаешь, — сказала она.

Он открыл глаза и сперва подумал, как странно, что свеча горит серебряным пламенем. Затем он увидел, что свеча погасла, а свет был началом дня. Он сел и посмотрел на свою подругу. Она спала, слегка приоткрыв рот, тяжело дыша. Он с отвращением перевел взгляд с ее тела на свое. Затем осторожно дотронулся до ее плеча, и она открыла глаза.

— Я должен что-нибудь набросить, — сказал он и, повернувшись спиной, спустил ноги с кровати.

По ее голосу он заключил, что она улыбается, но ее улыбка, которая в темноте казалась призывом страстной тайны, теперь выглядела пустой и машинальной. Он ненавидел себя и ее. Он чувствовал, что последние несколько дней шел по краю новой жизни, в которой мог научиться мужеству, даже самоотверженности, теперь же снова упал в грязь, из которой выбрался.

— Тебе понравилось? — спросила она.

— Я вывалялся в грязи, — сказал он, — если это то, что ты имеешь в виду.

Он представил, как она надувает губы, и возненавидел эту гримасу.

— Разве я не приятнее всех тех женщин, которыми ты хвастался?

— Ты заставила меня почувствовать себя грязнее, — ответил он. А про себя подумал: «Из грязи не выбраться. Я был так глуп, что вообразил, будто выбираюсь, но теперь погрузился так глубоко, что наверняка дошел до дна». — Я готов себя убить, — сказал он вслух.

Девушка презрительно засмеялась:

— У тебя духа не хватит, и к тому же, что будет с той, которая в беде?

Эндрю схватился за голову.