Затем она свернулась на скамье у окна. Ей не хотелось, чтобы Лизандер свалился на плиту или проснулся в одиночестве, в ужасе, не зная, где он. Совершенно ясно, что у них с Джорджией было нечто большее, чем любовная размолвка.

Она правильно сделала, что осталась. Два часа спустя он проснулся с криком, что дом разваливается, и она еле успела дотащить его до туалета, где поддерживала его с четверть часа, пока он выворачивал из себя все внутренности. Потом, сама не зная как, она доволокла его вверх по лестнице до кровати, но он и там продолжал бредить, бормотать и просил не оставлять его одного. И только после того, как она скормила ему «Могадон» – снотворное Раннальдини, он наконец уснул.

На следующий день Китти, забросив сто и одно дело, которое ей надо было сделать, включая изготовление дюжины ангельских крыльев для традиционной игры «Валгаллы», выхаживала Лизандера, кормя его сухарями и чистым цыплячьим бульоном и поддерживая его разговором. Когда она замолкала, он вновь возвращался к своему горю, мучительно пытаясь изменить образ матери.

– Она была такая добрая, Китти, – говорил Лизандер. – У нее была девушка-конюх, ну просто ужас, как она справлялась с работой. Она даже верхом не могла ездить и была бестолковей меня. Мамочка наконец набралась мужества уволить ее, но четыре часа спустя, чтобы смягчить удар, она наговорила ей столько добрых слов, что та в результате даже получила прибавку.

– Добрым людям всегда тяжело дается слово «нет», – сказала Китти, вырезая фотографию, на которой Раннальдини пожимал руку Утенку Дональду. – Твоя мамочка была такая красавица, что очень многие мужчины хотели ее, а она по доброте не могла ответить им отказом.

– Я думаю, что у Джорджии с твоим отцом случилось примерно то же самое, – продолжала она. – Ведь если он такой же красивый, как и ты, я не могу осуждать, что она начала ревновать к твоей маме. Я имею в виду, что ты же знаешь, как она заводилась по поводу Джулии или Рэчел. А тут еще хуже.

И она указала на Джека, сидящего на кухонном столе и не сводящего глаз с Мегги, подобно ребенку покоящейся в объятиях Лизандера.

– Я думаю, что она не разобралась и в половине того, что тебе наговорила. Некоторым людям в браке нужен жесткий ошейник, – добавила Китти печально, погружая кисточку в клей и помещая Раннальдини с Утенком под фотографией принцессы Мишель.

– Господи, ну что за ужасный мир. Лизандер, все еще одетый в свитер Гая, окунул имбирный бисквит в чай и протянул его Джеку.

– Я не пойму, почему все играют в какие-то игры. Ведь я так люблю Джорджию, и нам с ней было чертовски здорово заниматься любовью дважды в день, так ей и этого мало. Ей еще и папочку подавай.

Пока Китти развивала тему, что Джорджия работает много и ей нужно меньше секса, поэтому-то ее устраивает Дэвид Хоукли, Лизандер рассматривал Утенка Дональда.

– Господи, я ревную Раннальдини к нему. А он взял у него автограф? Какая миленькая ширма. Ты ее блестяще украсила. Давай я помогу.

– А чего ты действительно хочешь от жизни? – спросила Китти, передавая ему ножницы и фотографию, на которой Раннальдини смеялся с Паваротти.

– Я бы хотел, чтобы Артур восстановился и мы с ним выиграли Ратминстер. Я хочу работать с лошадьми. Хочу иметь собственный дом, жену, которая любила бы меня так же сильно, как и я ее, и, – добавил он рассудительно, – детишек. Надоело мне мотаться. Ты же знаешь, я просил Джорджию выйти за меня, а она занялась папой.

Его опять сильно затрясло.

– О Господи, я отрезал Раннальдини голову. Извини, но я все делаю неправильно. Можно, я побуду с тобой до тех пор, пока не приду в себя?

На самом деле ей это было совсем некстати.