Мне это не очень понравилось. В моем затылке что-то щекотало, однако я совершенно ничего не мог с этим поделать.

— Ну хорошо, — буркнул я. — Мы потом вернулись?

— Да. Через некоторое время.

— Ага… Она застегнула свою блузку?

Дженни казалась задумчивой.

— Сказать, что она не застегнула молнию, было бы не совсем правдой, — размышляла она вслух. — Больше похоже на то, что она не придает этой погрешности туалета большого значения.

— Я тебя понял… А когда блузка оказалась расстегнутой? До того, как мы исчезли, или после того, как вернулись?

— Она была расстегнутой и до, и после. Всегда, — ответила Дженни.

Я почувствовал облегчение: у меня все-таки есть определенные принципы. Общаться с женщиной, у которой не хватает здравого смысла держать свою блузку застегнутой, я бы никогда не стал под носом у своей жены. Но когда расстегнутая блузка является частью ансамбля, это совсем другое дело.

— Учту, — сказал я, стремясь поскорее закрыть эту тему. — А было ли еще что-нибудь не так в этот вечер?

— Позволь это представить в следующем виде: мы были не самыми последними, уходившими с вечеринки. На кухне, кажется, еще оставались официантка и ее помощница.

Я посмотрел на нее с восхищением.

— Знаешь, когда ты стараешься, у тебя появляется дар четко излагать суть дела.

Она встала с кровати и оказалась между мной и окном. Вид у нее был в высшей степени привлекательным. Стеная и извиваясь, я отодвинулся к дальнему краю кровати.

— Иди сюда, — сказал я.

Она удостоила меня долгим, задумчивым взглядом и скривила губы. Мне показалось, что они распластались от уха до уха и были уже на полпути к глазам.

— Это еще зачем? — спросила она и отошла от кровати.

— Ты еще пожалеешь, — проворчал я.

Но она продемонстрировала мне нижнюю часть туловища со стороны спины и вышла из комнаты. Я переложил грелку со льдом с живота на голову и стал припоминать события на вечеринке.

Вечеринка была устроена в доме Луизы Драмонд, которая во времена подражания знаменитой медсестре Флоренс Найтингейл была начальницей Дженни. Луиза была замужем за доктором Сандерсом. Я припомнил толпу окружавших меня людей, балансировавших с полными стаканами и легкими закусками и пытавшихся завязать беседу. Среди них была и блондинка. Кажется, я вспомнил, что всякий раз, когда я направлялся в бар, чтобы пополнить свои запасы спиртного, появлялась и блондинка и тоже запасалась напитками. Она рассказала мне, что пролезла через французское окно, что она соседка Луизы и надеется, та не будет на нее сердиться, и что сегодня ей обязательно надо выпить.

С этого момента, как я ни старался, я уже не мог от нее оторваться. Как говорится, я попался. Однако это меня не очень травмировало: она была великолепнейшим образцом женщины. Она уже не была ребенком, тщательно следила за собой, и это было заметно. И, если быть честным, я ничего не помню о состоянии ее блузки. Казалось, что она одета точно так же, как и все там. Глаза ее напоминали виноградины сорта «конкорд», плавающие в густом креме. Я не специалист по оттенкам волос, но ее были подобны белому золоту, их было много, они ниспадали сверкающим волнистым потоком к ее широким плечам. Цвет ее кожи был подобен солнечному свету, и по ее фактуре я представил, что она была такой везде, без исключения. Она держала себя как женщина, у которой от природы всего чуть больше, чем у остальных, и которая благодарна за это. Она сказала, что ее зовут Кэрол, я объявил, что мое имя Пит, и мы немедленно стали приятелями, я бы добавил, приятелями-собутыльниками.

— Вы кого-нибудь знаете из этих людей? — спросила она и кивнула в сторону соседней комнаты.