С интервью на книжной ярмарке наконец-то было покончено, однако я продолжал сидеть, чувствуя себя не в силах подняться с кресла. В течение предыдущих сорока пяти минут она поджаривала меня на медленном огне — развивала свою тему о соотношении вымысла и реальности, приводя примеры из моих книг и прослеживая их связь с событиями из моей личной жизни. Она проводила параллели между романом «Дружные семьи» и моим разводом с Линой, а роман «Не стоит называть меня отцом», в основу сюжета которого было положено преступление, совершенное приемными родителями, действующими из лучших побуждений, сочла несправедливым обвинением в адрес всех отчимов. При этом Линда особо подчеркнула, что писал я его в тот период, когда Лина сошлась с Бьорном, а затем съехалась с ним и его детьми от предыдущего брака, прихватив с собой и наших с ней дочек.

Я пытался защищаться — правда, довольно вяло, наотрез отказавшись обсуждать вопросы моей частной жизни. В то же время, заявил я, лучшие сюжеты авторы находят либо благодаря пережитым ими событиям, либо в тех обстоятельствах, вообразить которые нетрудно, исходя из личного опыта. Чтобы описывать ужасы, я должен быть в состоянии представить их себе в мельчайших деталях, какими бы отвратительными они ни были. И если для этого необходимо привлечь чувства и эмоции, испытанные некогда мной, я, ни секунды не сомневаясь, сделаю это. Поскольку тем самым добиваюсь сильнейшего эффекта — как в смысле собственной мотивации, так и в отношении достижения конечного результата, пользующегося успехом у читателей.

В целом я был доволен собой. После шока, испытанного мной в самом начале интервью в связи с упоминанием убийства в Гиллелайе, я сумел довольно быстро оправиться и понять, куда клонит моя собеседница. Несмотря на влияние паров алкоголя, я чувствовал себя трезвее, чем когда-либо прежде. Мне удалось не пойти на поводу у Линды, ни разу не потерять самообладания и не поддаться гневу, что, откровенно говоря, требовало огромной концентрации всех душевных сил. А ведь ей так хотелось, чтобы я взорвался и показал всем, каким монстром на самом деле является автор всей этой писанины, которую сама она никогда не назвала бы литературой! Правда, когда старания ее не увенчались успехом, она ничем не обнаружила своего разочарования. А может, ей хватило и того, что она смогла публично выложить свои так называемые доказательства по поводу влияния моей личной жизни на нюансы творчества.

— А что же ты не упомянула «Медийную шлюху»? — с нескрываемым сарказмом спросил я. — Вот уж козырь так козырь.

Линда Вильбьерг пожала плечами:

— А как ты хотел, Франк? Ладно, будем считать, что теперь мы квиты.

— Квиты? Ах, стало быть, это была месть с твоей стороны?

— Тоже мне месть! — улыбнулась Линда. — Да ты просто получил сорок пять минут рекламы. Успокойся, твои творения по-прежнему будут нарасхват.

Я фыркнул:

— Может быть, но теперь благодаря тебе никто не решится даже заговорить со мной, опасаясь, как бы я не убил его в своей следующей книге.

Она собрала свои записи и поднялась с кресла:

— Что ж, вполне вероятно. Однако признайся, Франк, это не так уж далеко от правды!

Я рывком вскочил, собираясь, мягко говоря, объяснить, что меня мало заботит ее мнение на этот счет, однако не успел.

— Счастливо, — сказала Линда Вильбьерг, слегка обняв меня на прощание, как будто между нами ничего не произошло. — Поздравляю с новой книгой.

Не дожидаясь ответа, она повернулась и спустилась со сцены. Люди в толпе обращали на нее внимание и расступались, давая дорогу, как будто какая-то незримая сила расталкивала их в стороны. Сразу же за ее спиной проложенный коридор смыкался, и через несколько секунд я потерял ее из виду.