«Вот о чем я мечтал, — подумал Левиафант. — Крутенек холм, только что не отвесный».

В те далекие времена местные жители, к великому огорчению преподобного, проявляли поначалу нешуточную тягу к слову Божьему, и потому Левиафанту приходилось отправлять службу каждое воскресенье. Но монотонный голос преподобного и однообразие избираемых им тем для проповеди (дьявол, геенна огненная, грех, адские муки и все, что к этому прилагается) сделали свое дело, и число слушателей начало неуклонно убывать. Наконец, чего и добивался преподобный, слушателей не стало совсем. С тех пор Левиафант проводил дни свои в упоительной праздности, теша свою утробу тонкими винами и вкусной едой за счет церкви, а также делая что пожелает — а желал он по возможности ничего не делать. В Бога преподобный все еще верил. Бог непременно должен быть, иначе как же вышло, что ему, Левиафанту, перепала такая удача?

Однако теперь преподобный Левиафант пребывал в некотором замешательстве, а все из-за событий, происшедших в деревне за последнее время. Поскольку преподобный жил на вершине холма, ему сверху было видно все или почти все, и он не мог не заметить, что на главной и единственной деревенской улице воцарилось небывалое оживление. Местные жители прямо-таки повадились гулять туда-сюда. Сначала преподобный испугался, что они нацелились в церковь и, чего доброго, захотят от него какой-нибудь проповеди, но, уяснив, что поток посетителей тянется к Джо Заббиду, Левиафант вздохнул с облегчением.

Преподобный уже привык к праздному существованию и к тому, что паства его не тревожит. Когда Иеремия Гадсон посвятил Левиафанта в свой план по выкапыванию трупов на кладбище, преподобный не нашелся, что ему возразить, и впоследствии бывал регулярно вознаграждаем за свою сговорчивость тонкими винами из погреба Иеремии. Возможно, читатель удивился такой щедрости, не свойственной Гадсону, но спешим заверить его, что большую часть вина Иеремия выпивал сам, когда приходил к преподобному в гости по четвергам.

Преподобный, как помнит читатель, видел Джо Заббиду и его юного помощника в самое утро их прибытия, когда проходил по кладбищу, однако официально поздороваться или тем более благословить пополнение своей паствы и не подумал. Позже служанка Полли, которая по приказу Иеремии ежедневно приходила к преподобному готовить и прибираться, сообщила, что у бывшей шляпной мастерской теперь новый хозяин.

— Шляпник? — резонно поинтересовался преподобный.

— Нет, ростовщик.

— Ростовщик? — переспросил Левиафант.

Полли не ответила. За преподобным водилась привычка переспрашивать — очень удобная привычка, когда не знаешь, что ответить. Левиафант приобрел ее в том приходе, где служил раньше, поскольку тамошняя паства отличалась крайней любознательностью по части богословских вопросов, обожала заводить такие разговоры и полагала, что преподобный неизменно должен с готовностью поддерживать подобную беседу.

— Так, значит, ростовщик? — повторил преподобный.

Он поспешно прикинул, как отразится появление ростовщика на его, Левиафанта, положении в деревне, и с облегчением решил, что никак не отразится. Более того, преподобный подумал, что и на остальных местных жителей это не повлияет. Однако, узнав, какой ненавистью воспылал к ростовщику Иеремия Гадсон, преподобный Левиафант очень удивился.

Узнал он об этом как-то вечером, когда от приятной дремы в кресле его разбудил яростный стук в дверь. Полли кинулась отворять, но вошедший грубо отпихнул ее локтем и влетел прямиком в гостиную. Это был Гадсон.

— Иеремия? — спросил преподобный. — Рад, рад. А что, уже четверг?

— Четверг-то он четверг, но я к вам по важному делу, — пропыхтел Гадсон.