— Это насчет Обадии и трупов?

— Нет, насчет этого треклятого ростовщика!

Преподобный подобрался в кресле.

— А, вы про мистера Собби… как его там? Да он ведь безвредное создание?

— Безвредное? Как бы не так! — вспылил Иеремия. — Ничего себе безвредное! Да он сущий дьявол во плоти!

Запыхавшийся от подъема в гору и обессиленный сказанным, Иеремия плюхнулся на стул напротив священника. Полли тут же подала ему выпить, долила стакан преподобного и поспешно ускользнула. Нечего торчать в комнате с этой парочкой, решила она, себе дороже выйдет. А подслушивать удобнее за дверью.

Иеремия осушил стакан одним жадным глотком, потянулся к столу, вернее, к полному графину на столе и переставил его на каминную полку поближе к себе.

— Стерлинг, — отчеканил он, — этот ростовщик погубит нам все дело. То есть мне. Он заставил витрину отборным хламом, но за этот хлам он платит звонкой монетой.

— Так в чем загвоздка? — Преподобный попытался придать голосу заинтересованность, что удалось ему с трудом: у него побаливала голова и клонило в сон.

— Как в чем?! Он платит за хлам несусветные деньги! Если так пойдет, скоро все местные рассчитаются с долгами! — воскликнул Гадсон.

— Понятно, — сказал преподобный.

— А если они перестанут быть моими должниками, откуда же я буду брать деньги? — продолжал Иеремия и, будто стараясь подчеркнуть важность своих слов, подался вперед и ткнул преподобного толстым указательным пальцем. — Вы должны принять меры. От этого зависит вся моя жизнь.

Тут уж преподобный проснулся окончательно.

— Я? Меры? Какие меры? Что я могу? — залепетал он.

— А вот какие. Убедите свою паству, что Заббиду — приспешник самого Сатаны. И исчадие ада.

— Приспешник Сатаны? — по привычке переспросил Левиафант. — А это вправду так?

Ему никогда раньше не случалось сталкиваться с приспешниками Сатаны и исчадиями ада.

— Правда, кривда, какая разница! — прорычал Иеремия, раздражаясь все больше. — При чем тут правда, если речь идет о делах и деньгах? О коммерции! Мне нужно, чтобы местные под страхом смерти не смели больше соваться к ростовщику.

— Не знаю, получится ли… — осторожно протянул преподобный.

— Делайте что сказано, и все! — отрезал Гадсон.

Глава двадцать вторая

Преподобный выступает на битву

— Братья и сестры! Добрые прихожане Пагус-Парвуса! — начал преподобный Левиафант. — Заклинаю вас, услышьте слова мои!

«Заклинаю? — испуганно переспросил он сам себя. — А так можно говорить в проповеди? А, ладно, сойдет. Кто тут понимает в тонкостях риторики!» И он продолжал говорить, но голос его дрожал, и руки тоже дрожали, причем и то и другое было заметно. Надо было выпить не один стаканчик виски, а два, нервы бы успокоить, пронеслось в голове у преподобного. Он уже много лет не читал проповеди, и уж тем более в такой неуютной обстановке. С неба сыпал снежок, а преподобный Левиафант стоял на ящике посреди улицы, неподалеку от дома Гадсона. Ему-то казалось, место для проповеди подходящее. Преподобный откашлялся и повысил голос.

— Ибо говорю вам, явился мне ангел в ночи и открыл мне тайну.

К этому моменту слушателей у преподобного было всего трое, а именно братья Корк, вооруженные снежками. Остальные прохожие обходили ящик и стоявшего на нем проповедника, оставляя на снегу цепочки четких следов, но задерживаться не задерживались.