Вообще-то „эротические театры“ — явление для российской культуры вовсе не новое, а, как говорится, хорошо забытое старое. Первую подобную труппу организовал еще граф Юсупов, вельможа пушкинской поры. Нужно было чем-то занять дворню — вот он и придумал „театры“. Или позаимствовал эту идею где-нибудь на необозримых просторах Европы.

А в этом шоу Настю поразил не сам Морис и не его бисексуальные леди, а молоденький стриптизер, который сумел обнажиться настолько невероятным образом, начиная с брюк и сорочки и кончая последним предметом туалета — галстуком, что зал ахнул. Она пожалела, что в свое время не взяла интервью у Елисеева: была возможность, был заказ главного редактора, но не оказалось соответствующего настроения… Как со всеми голубыми, с ним, наверное, было бы легко беседовать. Впрочем, она надеялась когда-нибудь с ним еще побеседовать. Если, конечно, он не осядет в Датском королевстве, где абсолютно законно регистрируются гомосексуальные браки.

В фойе они столкнулись с примечательной парочкой. Люба Ладова вела под руку Петю Орлова. Они смотрелись вполне мирно, как устойчивая семейная пара, прожившая вместе не один год. Правда, на лице Пети можно было заметить тень постоянных перепоев или же в лучшем случае перманентной умственной работы.

Ладова была в черном: имиджу дамы серебряного века она пока не изменила. Люба с плохо скрываемым интересом разглядывала Пирожникова. А Настя слегка удивлялась мирному поведению укрощенного Орлова. „Вскормленный в неволе“, в семейной, конечно, он теперь выглядел так, словно уже был отпущен на свободу, но не знал, что с ней делать… Пары обменялись светскими фразами и представлениями, а потом разошлись, сказав на прощание „до встречи“.

Встреча выпала вскоре. Любе не терпелось разузнать о Настиных счастливых превращениях как можно подробнее. В тихий сентябрьский денек, когда каштан под окнами с глухим стуком уронил на асфальт первых „ежиков“, Люба появилась в квартире у Анастасии. Поскольку она наносила визит в это жилище впервые, ее, казалось, интересовало все — от письменного стола до мусорного бачка. Вдоволь насладившись созерцанием, она, не жалея эпитетов, расхваливала все и вся, при этом металлически посверкивая глазами. Так, что к Насте в душу даже закралось подозрение: а не дурной ли у нее глаз?

А потом Ладова стала расспрашивать — и что, и как, почему Пирожников, а не Коробов? Где Удальцов? Настасья отвечала односложно, не вдаваясь в подробности и постепенно поворачивая течение разговора вспять — в диаметрально противоположные направления. Ей это в конце концов удалось.

И тогда Люба рассказала свою „новейшую историю“. В мае, когда не только в Москве, но и во всей средней полосе России было еще прохладно, а Пете Орлову страшно хотелось отогреться от холодной зимы, он ушел в очередной отпуск. Но не остался в столице, не поехал в Переделкино, где имел дурную славу избивателя женщин, и даже не отправился в деревню к маме на первую зелень. Родной дом он и так помнил достаточно хорошо для того, чтобы слагать душераздирающие ностальгические стихи.

Петя принял неожиданное решение, возможно вступавшее в тщательно подавляемое противоречие с патриотически настроенной душой. Он купил путевку на солнечный испанский берег. Средства, к счастью, в доме были: благо супруга-дантистка теперь работала в русско-американском стоматологическом центре, а значит, часть зарплаты получала в валюте. Этой частью супругиной зарплаты Петя и оплатил тур в Барселону.

Он еще не знал, какие происки судьбы поджидают его. А знал бы — кто знает… Но, как говорится, „нам не дано предугадать…“

В Барселоне авантюрный Петя не стал часами прогуливаться, разглядывая архитектурные шедевры Гауди или достопримечательности готических кварталов.