Путешественники подружились так, как это ранее случалось только с пионерами где-нибудь в Артеке. Петя, совсем как банный лист, не отставал от Чарли ни на шаг. Они вместе ходили в рестораны, на футбол, на бои быков… Но платил, конечно, Чарли, поскольку „дантистской“ валюты хватило только на приобретение путевки… Приятели настолько сблизились, что стали производить на каталонцев впечатление гомосексуальной парочки, проводящей на Средиземноморском побережье медовый месяц.

Петя с поэтической страстностью рассказывал понимающему по-русски Чарли о своей многострадальной родине. Безусловно, Орлов утаивал от приятеля, что еще два года назад винил во всех российских несчастьях исключительно Соединенные Штаты, которыми Чарли гордился не меньше, чем Петя — Россией. Но журналист не владел столь тонко образной русской речью, чтобы донести до поэта, как говорится в одной рекламе, „вкус, запах и то, как выглядит Америка“. Поэтому Петины рассказы производили на Чарли гораздо более неизгладимое впечатление, чем рассказы Чарли на Петю. Наблюдалась, как определили бы физики, полупроводимость.

Через две недели Чарли в буквальном смысле слова заболел Россией. Ему снились белокаменные церкви с золочеными куполами, похожие на зажженные свечи, красные кирпичные стены кремлей, березы с расплетенными косами, величественные медленные реки, горы черной икры, которую, кстати, американцы не слишком жалуют и величают чуть презрительно „рыбьими яйцами“. А также неисчислимое воинство пухленьких полногрудых матрешек, радушных и розовощеких.

А через три недели друзья сели в личный „форд“ Чарли, с которым американец не расставался, словно родился с рулем в руках, и отправились в длительное, полное приключений путешествие через всю Европу на Восток, в Москву.

И, надо сказать, эта цель манила Чарли не меньше, чем когда-то Наполеона или Гитлера. Приятели проезжали страну за страной. В ресторанах и отелях то и дело мелькала кредитная карточка Джексона. А также в „прорезях“ парковочных и телефонных автоматов, на бензозаправках и в веселом парижском квартале близ площади Пигаль.

Забавно, что Петю в краснофонарном Париже ничего не удивило, кроме разве что места, где предлагали себя мужчины. Они медленно бродили, одетые в одни сорочки, по мостовой. И к этому достопримечательному месту то и дело подъезжали шикарные лимузины с тонированными стеклами, за которыми скрывались оценивающие глаза богатых дам. Периодически кто-то из мужчин приподнимал руки, и тогда нижний край сорочки устремлялся вверх, открывая для обозрения покупательниц то, что они и желали здесь приобрести. Иногда дверца какого-нибудь лимузина открывалась, впуская избранного счастливца в темное бархатное нутро, и снова закрывалась. Автомобиль уносился в другие, более респектабельные кварталы…

Чарли и Петя колесили, заезжая в большие и малые города и государства. Когда „форд“ въехал на мост над символичной Эльбой, оба, и русский, и американец, испытали чувство восторга, сравнимое с тем, какое охватило встретившихся на этом месте лет пятьдесят назад союзников.

Все дороги, как казалось приятелям, вели в Москву. И привели в конце концов.

На Петю, как и следовало ожидать, сразу же навалилась уйма редакционных дел. Тем более что он прихватил к отпуску недельки две лишних.

А Чарли взяла „на поруки“ дантистка. Тем более что она сносно лепетала по-английски. Сначала Петина половина играла роль гида. Она открывала иностранцу экзотическую прелесть России, сопровождая его в Архангельское, Коломенское и Марфино. Потом она обнаружила в зубе гостя свежую дырочку. И, проявив все свое умение, законопатила ее в лучшем „русско-американском“ виде.