По вечерам Евгений неизменно бывал дома. Его предупредительность вызывала в ней отвращение, хотя он и старался не быть навязчивым. Но, наверное, лучше было бы, если бы он продолжал ездить в свои ночные клубы и казино… А так — Настя все время чувствовала его присутствие. Даже белым днем, потому что он периодически звонил домой. Кроме того, он попросил женщину, которая помогала им убираться, находиться в доме при Насте, пока его нет дома. Кажется, он боялся оставлять ее одну.

Зоя Степановна делала вид, что возится в гостиной. Уже второй час она вытирала пыль на подоконнике, наводя на Настю безмерную тоску. Ей неприятна была эта бывшая балерина сорока пяти лет. Ее театральные ужимки и кордебалетная походка просто выводили Настю из себя. И когда же она уйдет?

Раздался телефонный звонок.

— Анастасия Филипповна! Это вас. Евгений Константинович. Спуститесь?

— Да, спущусь.

Ах, как Настя ненавидела лестницы! Даже эту, соединяющую верхний полуэтаж с холлом. „Надо установить параллельный аппарат наверху“, — по пути думала она.

— Алло? Да, Женя. Хорошо. Нормально. Как всегда. Что? Гостей? К нам?! Нет… Ах, я их знаю… Сюрприз?.. Мне?! Ладно, Женя, пусть приезжают. Хорошо, мы с Зоей Степановной что-нибудь сообразим. До вечера. И я целую.

Она положила трубку.

— Я слышала, что вы упоминали мое имя. — Тактичная экс-балерина была вся внимание.

— Да, Зоя Степановна. Кажется, вечером у нас будут гости. Вы поможете мне подготовить стол?

— С радостью, — ответила не то домработница, а не то и приживалка.

Анастасия вспомнила, что ее имя переводится как „жизнь“, и вздрогнула от смутной ассоциации. Она вернулась в спальню и села за стол. Только он мог спасти ее. „Поэт должен быть сквозным…“ По капельке, как чернила из авторучки, она выдавливала свою беду. По буковке выписывала горе, отпускала его навечно в стихи. В то, что, как она надеялась, переживет ее… Хотя бы ненадолго.

Ближе к вечеру Настя надела черное мягкое платье фирмы „Джессика“, которое Евгений подарил ей в день, когда она сказала ему „да“. „Зачем я тогда согласилась? Какой в этом был смысл? Ровным счетом — никакого. Как и вообще в человеческом существовании. В мгновенной перед лицом вечности и насквозь запланированной жизни. Мой ребенок, плоть от плоти моей, жил всего лишь день — как бабочка, о которой писал Набоков… А соседка Наталья Николаевна доживает сотню лет. И разве есть разница? В чем?“

Ее малыш… Должно быть, он стал ангелочком, раз, как видение, сопровождает ее.

Она чувствовала себя неуютно в доме, ей хотелось вернуться в больницу, в белоснежную послеродовую палату, куда, должно быть, тоже приходит его душа.

Сестра Варвара рассказывала, что незадолго до Настиных родов в больнице умерла родильница. А ребенок, к счастью, остался жив. Близкие покойной, поглощенные скорбными хлопотами, не смогли вовремя, по истечении недельного срока, забрать младенца. Он обитал еще несколько дней в детской палате вместе с другими новорожденными. И ровно в полночь, как утверждали очевидцы — дежурные медсестры, у кроватки, где спал несчастный малыш, появлялся белый светящийся столб. Казалось, он наклонялся к ребенку и гладил его по головке. А потом растворялся, никому не причинив вреда. По прошествии девяти дней после смерти женщины призрак перестал появляться. Наверное, как пишут, душа претерпела дальнейший распад и пустилась в новые земные странствия — до сорокового дня.

Анастасия тоже ощущала эти барьеры: девять дней, сорок… Она чувствовала присутствие ребенка, словно он все еще толкался у нее в животе. Она ощущала, что под ее сердцем бьется еще одно, крошечное сердечко…

— Анастасия Филипповна, я разморожу мясо?

— Да, разморозьте…

— Может быть, вы спуститесь, я хочу обсудить с вами меню.