|
Стелла послушно взяла первый том. Перелистывая его, она тоскливо опустила на колени этот удивительный роман. – Я не могу сосредоточиться на нем, – сказала она, – мой ум слишком занят моими собственными мыслями. – О Ромейне? – спросила мать. – Нет. Когда теперь я думаю о муже, я почти желаю иметь его веру в патеров и затворничество. Внутреннее убеждение говорит мне, мама, что настанут еще большие неприятности. Когда я была моложе, я не помню, чтобы меня мучили какие либо предчувствия. Говорила я вам когда нибудь прежде о предчувствиях? – Если бы ты сказала мне, душа моя, что нибудь подобное, когда бы то ни было, то я ответила бы тебе – извини, что я говорю прямо: – Стелла, твоя печень не в порядке, и обратилась бы к домашней аптечке, а теперь я только скажу тебе: прикажи заложить карету, поедем на утренний концерт, отобедаем в ресторане и закончим вечер в театре. Это оригинальное предложение положительно не произвело на Стеллу никакого действия, она была поглощена ходом собственных мыслей. – Я жалею, что не сказала об этом Луису, – рассеянно проговорила она. – Сказать ему? О чем, душа моя? – О том, что произошло у меня с Винтерфильдом. Поблекшие глаза мистрис Эйрикорт широко раскрылись от изумления. – Неужели ты действительно думаешь об этом? – спросила она. – В самом деле, думаю. – Неужели ты так наивна, Стелла, и думаешь, что человек с характером Ромейна женился бы на тебе, если б ты сказала ему о твоем брюссельском браке? – Почему же нет? – «Почему нет!» Неужели Ромейн или кто бы то ни был, поверил бы, что ты действительно рассталась с Винтерфильдом у церковных дверей? Принявши во внимание, что ты замужняя женщина, твоя невинность, мое дорогое дитя, ведь становится положительным феноменом! Хорошо, что там были люди благоразумнее тебя и сохранили твою тайну! – Не говорите так утвердительно, мама. Луис еще может узнать это. – Не одно ли это из твоих предчувствий? – Да. – Как он сможет это узнать, скажи, пожалуйста? – Я боюсь, что от отца Бенвеля. Да! да! Я знаю, вы считаете его только льстивым, старым лицемером и не боитесь его так, как я. Ничто не убедит меня в том, что действиями этого человека при занятиях с Ромейном руководит только ревность к своей религии. Патер преследует какую то гнусную цель, и по его глазам я вижу, что речь идет обо мне. Мистрис Эйрикорт разразилась хохотом. – Что же тут смешного? – спросила Стелла. – Я объявляю, моя дорогая, что в твоем полнейшем незнании света есть нечто крайне возмутительное! Если тебя поражают странности в поведении какого нибудь попа – все равно, дитя мое, к какому вероисповеданию он ни принадлежит, – то ты не ошибешься, приписав причины, руководящие им, деньгам. Если бы Ромейн сделался баптистом или методистом, каждый преподобный отец, взявший на себя его духовное просвещение, не забыл бы, как ты, моя глупенькая, что его новообращаемый – богач. Его мысли были бы направлены на часовню, на миссию или школу, нуждающуюся в пожертвовании, и, как я в настоящее время разжигаю огонь без всякой гнусной цели, так и он кончил бы тем, что, представив свой скромный подписной лист, выдал бы себя – подобно нашему ненавистному отцу Бенвелю – двумя милыми словцами: «Пожертвуйте, пожалуйста». Нет ли у тебя еще какого предчувствия, душа моя, о котором тебе было бы приятно выслушать чистосердечное мнение твоей матери? Стелла покорно опять взяла книгу. – Может быть, вы и правы, – сказала она. – Будем читать наш роман. Не успела она еще дойти до конца первой страницы, как мысли ее были снова далеко от несчастного романа. Стелла думала о том «другом предчувствии», которое возникло с последним ироническим вопросом ее матери. |
