…Вот он выезжает за ограду и сразу же попадает на проселок. Весенний ветер ласково обдувает лицо. У него прекрасное настроение.

Строгий семинарский режим не оставлял ни минуты свободного времени, а служба в церкви давала определенную свободу. Тут можно было отлучиться даже ночью, и никто этого не ставил священнику в вину. Видимо, духовное начальство было уверено в нравственности своих пастырей.

Итак, Торбэк установил, что он нравится женщинам. Всякий раз, когда он выходил на амвон, его встречали восхищенные взгляды. Слушали его в абсолютной тишине.

Утренняя месса продолжалась один час, после этого воспитательницы гурьбой провожали его за ворота. Ничего удивительного в этом не было. Не зря же у Торбэка такое красивое, мужественное лицо, на котором постоянно играла ласковая улыбка. Красивы были и голубые глаза, а его кудрям мог позавидовать любой киноактер.

Воспитательницы, работавшие в приюте, были все верующие, но теперь утренняя месса, которую служил Торбэк, доставляла им особенную радость.

— Как приятно было вас слушать, отец Торбэк!

— До завтра, отец Торбэк!

— Всего доброго, отец Торбэк!

Женщины улыбались и бесцеремонно разглядывали красивого священника.

— Благодарю, до свидания! — откланивался Торбэк и садился в машину.

Примитивный, похожий на детский, японский язык молодого патера делал его еще более привлекательным. Он казался каким-то совсем наивным и чистым. Некоторые, более смелые воспитательницы уже брали его за руку, незаметно гладили по спине и с каждым днем становились все смелее. Другие украдкой жали его пальцы в своих руках, отчего Торбэка бросало в жар и сердце гулко стучало в груди.

Он, разумеется, не обладал еще в богослужении опытностью отца Билье, но старался все делать так, как его учили в семинарии. Эта старательность тоже нравилась женщинам, ведь искреннее усердие обычно трогает людей больше, чем профессиональное умение. А тут к тому же такой непорочный молодой патер!

Торбэк еще не знал женщин, да и видеть-то их, пока он учился в семинарии, ему приходилось не часто. Из семинарии он отлучался редко, хотя и провел в ее стенах почти десять лет. Строгие церковные правила категорически запрещали ему физическую близость с прекрасным полом. Он мог лишь любоваться им, как любуются цветами или деревьями.

Ему не стоило особого труда догадаться, какая из воспитательниц больше всех обращает на него внимание. Все эти японочки неизменно встречали его с радостными улыбками, но среди них одна особенно выделялась: ее улыбка была чрезмерно кокетливой, и во взгляде читалось откровенное желание. Звали ее Есико. Торбэку было трудно определить ее возраст: японские женщины по сравнению с европейскими всегда кажутся моложе своих лет, но этой девушке он ни за что не дал бы больше двадцати.

Есико была изящна, как фарфоровая статуэтка, и очень миловидна. И всякий раз, когда Торбэк начинал службу, он искал глазами именно ее.

10

Однажды, после окончания утренней мессы, Торбэк, как всегда, возвращался домой. Он ехал кратчайшим путем, через тихий поселок. Проезжая мимо дома, перед которым тянулась живая изгородь, он сквозь кусты с удивлением заметил во дворе дома знакомый малолитражный «репо». Торбэк невольно остановился. Кто же из священников мог быть здесь?

Торбэк осмотрелся. Двери дома были плотно закрыты, хотя уже началась весна и стояла очень теплая погода.

Вдруг дверь отворилась, и в проеме показалась высокая мужская фигура в черной сутане. От неожиданности Торбэк чуть не вскрикнул — он узнал отца Билье. За ним вышла японка. Лицо женщины показалось Торбэку знакомым. Да, это Эбара Ясуко, которую он иногда видел в церкви святого Гильома.