Она была стройной женщиной с каштановыми волосами, решительным подбородком и спокойным взглядом светлых глаз. Строгий черный костюм, на голове — черная шляпка с вуалью.

— Привет, Мэри, — мягко произнес он. — Как ты?

Мэри Холмгрен совершенно спокойно взглянула на него — казалось она даже не замечает репортеров и телевизионщиков с камерами, толпившихся за временной оградой. Цвет лица у нее был свежий и здоровый.

Рука ее в черной перчатке покоилась на плече девочки-подростка.

— Ты знаком с моей дочерью, Энни?

— Конечно.

— Маргарет, — объявила она твердым голосом, — проведи Энни в церковь. Я скоро к вам присоединюсь. — Высокое белолицее существо с маленькой головкой кивнуло и повело Энни по лестнице, а фотокамеры запечатлевали этот момент для истории.

— Она просто героическая девочка, — сказала Мэри Холмгрен, провожая взглядом неестественно прямую спину дочери.

— Я могу быть чем-нибудь полезен, Мэри?

Мэри Холмгрен взяла его под руку. Она приняла соболезнования от президента городского совета, кивнула представителю, которого едва знала, и сжала руку Трейси.

— Она здесь?

Трейси сразу же понял, что она имеет в виду Мойру:

— Нет.

Она похлопала его по руке:

— Хорошо. Я всегда могла на тебя положиться.

— Мэри...

— Нет!

Она выкрикнула «нет!» полушепотом — разговор не предназначался для посторонних ушей. — Об этом мы говорить не будем. Ни сегодня, ни когда-либо я не намерена обсуждать поступки Джона. Да и зачем? Его больше с нами нет.

Они медленно поднимались по ступенькам.

— Хорошо, что ты меня встретил, — голос ее смягчился. — Ты был лучшим другом Джона. Я уверена, что без тебя он не добился бы того, чего добился, и за это буду вечно тебе признательна, — она повернулась, кивнула подходившему к ним мэру города. — Но в конце концов она бы отняла его у меня, я это знаю, — теперь он заметил слезинки в уголках ее глаз. Они сверкнули на солнце. — Но, Боже мой, ему еще столько следовало сделать, столько сделать!

Он сильнее сжал ее руку и помогал ей преодолевать ступеньки — с таким трудом, будто это были плато на пути к горной вершине. Он хотел бы поддержать, обнять ее за плечи, но знал ее достаточно хорошо, чтобы понять: она воспримет это как непростительную слабость со своей стороны. Она всегда была более сильной личностью, чем Джон, это Джон искал ее поддержки, а не наоборот. Возможно, подумал Трейси, Мэри потому и не пропускала воскресных служб, что только в церкви она находила поддержку для самой себя.

На верхней ступеньке они помедлили, и Трейси почувствовал, что Мэри, вопреки всей своей выдержке, дрожит.

— Трейси, — прошептала она. — Я сейчас скажу тебе то, о чем никто не знает. Впрочем, Джон, может быть, догадывался... Я больше всего на свете хотела стать Первой леди этой страны. Я могла бы сделать так много, так много! — Он заглянул в ее глаза и увидел там пустоту.

Они прошли в прохладный гулкий полумрак, в который сквозь мозаичные окна лился приглушенный солнечный свет.

— Давайте же каждый вспомянем Джона Холмгрена, — начал архиепископ и, как бы вторя словам Мэри, сказал: — но будем сожалеть не о прошлом, а о том будущем, которое он готовил всем нам. Все то доброе, что Джон Холмгрен сделал для этого штата и для этого города, невозможно перечислить... — после чего архиепископ принялся все же перечислять добрые деяния покойного.

Трейси сидел позади Мэри и Энни Холмгренов и думал о Джоне, о Мойре.